Матильда решилась тогда отправиться к одной старой родственнице, жившей в Эксе, и умолить ее спасти сестру. Мадам де Сорли — так звали родственницу — согласилась на это, и было решено, что Мария проведет у нее последние месяцы беременности.
Что касается Мовилье, то у него было много других забот.
Затем Мария узнала, какой опасный поворот принял процесс Жака. До этого времени она все еще надеялась, она думала, что ее отец не забыл прошлого и что сын маркиза должен быть для него священен!
Но вдруг она поняла все. Ужасное видение предстало перед ее глазами… суд, тюрьма… эшафот!
Тогда, вне себя от ужаса, вырвавшись из объятий мадам де Сорли, желавшей удержать ее, она помчалась к сестре с отчаянным призывом:
— Спаси нас!
И теперь, убитая горем, она лежала больная в маленькой хижине, ожидая прихода сестры, отправившейся в Тулон узнать исход процесса… Сестра, которая уже знала все, не возвращалась…
Женщина, ухаживавшая за Марией, была ее кормилицей.
Мы уже знаем, что ее звали Бертрадой.
Устав после нескольких бессонных ночей, она задремала.
Мария осталась наедине со своими ужасными мыслями. Она бессознательно повторяла:
— Жак! Жак!…
Она не спускала глаз с деревянных часов, висевших на стене.
Была половина первого ночи.
Вдруг Мария вздрогнула и приподнялась на постели. Неужели ей показалось? Она будто слышала какой-то шум снаружи…
Что, если это Матильда?
Она возвращается! Все кончено. Каков приговор? Кто знает? Скорее всего, Мовилье…
— Бертрада! Бертрада! — закричала она.
Кормилица вскочила.
— Иди скорее… к дверям… Кто-то идет…
Бертрада поспешила к выходу. Дверь, скрипя, отворилась.
Раздалось два крика:
— Мария!
— Жак!
Бедняжка, не помня себя от радости, упала в объятия того, кого считала навсегда утраченным…
5
КЛЯТВА МАТЕРИ
— Жак, дорогой мой! — повторяла, рыдая, Мария.
Она отступила на шаг и глядела на него своими большими глазами, в которых светилась безграничная радость.
Жак чувствовал, что слезы застилают ему глаза, волнение и горе душили его.
Действительно, положение было ужасным.
Он понимал, какую надежду, лучше сказать — уверенность внушал Марии его приход. Раз она видела его перед собой, следовательно, считала спасенным…
А между тем с наступлением утра он должен был быть расстрелян…
Он шел к Марии, повинуясь призыву Матильды.
Он шел сказать ей: «Я хочу, чтобы ты жила. Я хочу, чтобы ты скрыла от отца наше горе и наше счастье. Так надо.
Для тебя и для нашего ребенка. Я умоляю тебя повиноваться мне».
Он не подумал о том ужасном обмане, которым будет для нее его появление. Разве могло ей прийти в голову, что ему удастся выпросить у тюремщика лишь несколько часов свободы?… Что он даст честное слово возвратиться, хотя этот возврат будет для него смертью? Он стоял неподвижно, не произнося ни слова.
Заговорить — значило убить.
Безумная радость, охватившая ее, не могла безболезненно перейти в отчаяние.
— Жак. — заговорила она наконец, — ты не поцеловал нашего ребенка.
Она подала знак кормилице. Та подняла ребенка на руки.
Мария взяла его и протянула Жаку.
При виде ребенка Жак почувствовал такое отчаянье, что едва мог сдержаться, чтобы не вскрикнуть.
Он крепко поцеловал сына, пытаясь скрыть терзавшее его горе.
— Ты будешь очень любить его, не правда ли? — говорила Мария. — Я назову его Жаком, как и тебя. О, теперь, когда ты здесь, я ничего не боюсь, я счастлива!
«Счастлива!» Это слово прозвучало для Жака ударом грома.
— Что же ты не говоришь ничего. — продолжала она,— — ведь у тебя должно быть много чего сказать мне? Говори же, говори! Кто тебя спас? Мой отец, не так ли? Мы были несправедливы к нему, он не мог погубить сына своего старинного друга…
— Мария!
Несчастный весь дрожал. О, как хотел бы он остановить на устах молодой женщины эти слова, терзавшие его!
Она же продолжала:
— Видишь ли. я всегда верила в него, несмотря на его суровость. Поэтому теперь мы не должны более иметь от него тайн, мы скажем ему все. Я знаю, что тебе это признание было бы тяжким, но я возьму его на себя. Я убеждена, что он простит нас. И как мы будем тогда счастливы! Я буду твоей женой не только перед Богом, но и перед людьми…
Жак вскрикнул. Он едва держался на ногах.
— Жак! Жак! Что с тобой?
— Мария, вооружись мужеством…
— Мужеством? К чему? Какое новое несчастье угрожает нам?
Он не отвечал.
Он говорил о мужестве, а сам чувствовал себя трусом.
Мария схватила его за руки.
— Умоляю, не терзай меня неизвестностью! Я так много вынесла за то время, когда ты был в тюрьме! Я знаю, чувствую, у меня нет больше сил страдать. Если надежда, которую ты мне подарил, должна снова исчезнуть, я умру…
— Умереть! Разве ты имеешь право умереть? Ты забываешь о нашем ребенке.
— О нашем ребенке!
Она покрыла его поцелуями.
— Это правда! И потом, к чему говорить о смерти, если ты здесь, если мы навсегда вместе!
Часы пробили два.
Время колебаний прошло. Чтобы возвратиться вовремя, Жаку надо было торопиться. Честный человек рисковал для него своей жизнью и ждал его теперь в страшных муках сомнений. А у него тоже были жена и дети…
Жак переборол свою слабость.
— Мария, — сказал он вдруг, — выслушай меня. Ты не все знаешь…
— Ты пугаешь меня!
— Моя дорогая, моя возлюбленная жена, я должен оставить тебя…
