«Диснейлендом». Через это мы тоже сумели пройти.
Мы словно всегда живем в канун разрушения. И, похоже, всегда идем дальше.
Может, нам удастся пережить то разрушение, которое мы несем с собой.
Люси покачала головой. Как наивно. Поллианна[39] в чистом виде. Уж она-то должна это знать.
Бородку Айре аккуратно подстригли, но волосы, седые, отливающие в синеву, по-прежнему торчали в разные стороны. Руки дрожали, и Люси задалась вопросом, а не начинается ли у отца болезнь Паркинсона. Последние годы выдались у него не очень хорошими. Но если уж говорить честно, радость лишь изредка освещала его жизнь последние двадцать лет.
— Что такое, милая?
Озабоченность в голосе звучала искренняя. Такой уж у Айры был характер: он действительно заботился о людях. Слушать не умел. Видел боль и сразу пытался найти способ ее облегчить. Эту черту в Айре замечали все: дети в лагере, их родители, друзья. А если ты единственный ребенок, человек, которого он любил больше всех, забота эта становилась теплейшим одеялом в самый холодный день.
Боже, каким замечательным он был отцом! Как Люси его недоставало!
— В регистрационной книге записано, что к тебе приезжал какой-то Маноло Сантьяго. — Она склонила голову. — Ты это помнишь, Айра?
Улыбка ушла.
— Айра!
— Да, — ответил он. — Помню.
— Чего он хотел?
— Поговорить.
— Поговорить о чем?
Он молча прикусил нижнюю губу.
— Айра!
Он покачал головой.
— Пожалуйста, скажи мне, — настаивала Люси.
Рот Айры приоткрылся, но он не произнес ни звука. Наконец выдохнул:
— Ты знаешь, о чем он хотел поговорить.
Люси смотрела поверх его плеча. В комнате они были одни. Песня «Канун разрушения» закончилась. «Мамас энд Папас» принялись рассказывать о том, что все листья коричневые.
— О лагере? — спросила Люси.
Айра кивнул.
— И что он хотел узнать?
Отец заплакал.
— Айра!
— Я не хочу туда возвращаться, — ответил он.
— Я знаю, что не хочешь.
— Он задавал вопросы.
— О чем, Айра? Что его интересовало?
— Пожалуйста… — Он закрыл лицо руками.
— «Пожалуйста» что?
— Я не могу туда вернуться. Ты понимаешь? Я не могу туда вернуться.
— Тебе это уже не причинит боли.
Он прижимал руки к лицу. Плечи тряслись.
— Эти бедные дети…
— Айра! — Люси видела, что его охватил ужас. — Папочка!
— Я всех подвел.
— Нет, не подвел.
Его сотрясали рыдания. Люси встала перед отцом на колени. Она почувствовала, что и ее глаза полны слез.
— Пожалуйста, папочка, посмотри на меня.
Он не смотрел. Ребекка, медсестра, заглянула в дверь:
— Я что-нибудь принесу.
Люси вскинула руку:
— Не надо.
С губ Айры сорвался очередной возглас.
— Я думаю, ему нужно принять что-нибудь успокоительное.
— Пока нет, — возразила Люси. — Мы просто… пожалуйста, оставьте нас.
— Я за него отвечаю.
— Все хорошо. Этот разговор не для посторонних ушей. Он расчувствовался, ничего больше.
— Я позову доктора, — не уступала Ребекка.
Люси собралась сказать, что в этом нет необходимости, но медсестра уже исчезла за дверью.
— Айра, пожалуйста, скажи мне.
— Нет… Я не мог защитить всех. Ты понимаешь?
Она не понимала. Попыталась приподнять его подбородок и отпрянула от его громкого крика. Убрала руки. Он попятился, сшиб стул, забился в угол.
— Нет!..
— Все в порядке, папа. Это…
— Нет!
Медсестра вернулась, а с ней еще две женщины. В одной Люси узнала врача. Вторая, как догадалась Люси, тоже медсестра, держала в руке шприц.
— Все хорошо, Айра, — проворковала Ребекка.
Они направились к нему. Люси преградила им путь.
— Вон отсюда!
Врач (на полоске пластика над нагрудным карманом Люси прочитала: «Джулия Контруччи») откашлялась.
— Он перевозбужден.
— Как и я.
— Простите?
— Вы сказали, он перевозбужден. Надо же! Кто из нас не перевозбуждается? Иногда я чувствую, что перевозбудилась. А вы? Почему же он не может возбуждаться?
— Потому что он нездоров.
— Все у него хорошо. Мне нужно закончить разговор, пока он еще в ясном уме.
Доктор Контруччи сложила руки на груди.
— Это решать не вам.
— Я его дочь.
— Ваш отец находится здесь добровольно. Он может уезжать и приезжать, когда ему вздумается. Ни один суд не признавал его недееспособным. Решать ему. — Контруччи посмотрела на Айру. — Сделать вам успокоительный укол, мистер Силверстайн?
Взгляд Айры метался из стороны в сторону, как у загнанного в угол зверька, в которого он, собственно, и превратился.
— Мистер Силверстайн?
Он глянул на дочь. Вновь заплакал.
— Я ничего не сказал, Люси. Что я мог ему сказать? — Айра зарыдал.
Доктор повернулась к Люси. Та смотрела на отца.
— Все хорошо, Айра.
— Я люблю тебя, Люси.
— И я тоже тебя люблю.
