сопочку, а под ней десятка два медленно шагающих к вершине ничего не подозревающих немцев. Слышу голос командира полка: «Кобылянский, ну-ка ударь по этим фрицам!» Оцениваю дистанцию и приказываю открыть огонь Пантелееву, чья пушка была рядом. На глазах у всего полка артиллеристы ловко снимают орудие с передка, разворачивают его, прицеливаются, и первый же снаряд ложится среди немцев. Они бегут, а Василий добавляет и добавляет. В бинокль видно, что нескольким фашистам добраться до вершины не удалось, среди скрывшихся, думаю, были раненые. Нас окружили однополчане, поздравляли с успехом. Обходной маневр удался, это был один из очень редких случаев, когда нам удавалось застать немцев врасплох. На этот раз, обнаружив на своем незащищенном левом фланге целый стрелковый полк, они откатились на несколько километров. В течение двух дней мы выбили врага из ближайших населенных пунктов.
Последующие бои в Крыму были скоротечными. Мы быстро продвигались к югу вдоль западного побережья полуострова. Местные жители, преимущественно женщины, встречали нас сердечно и в русских, и в татарских селах. Стало известно, что по традиции Москва отметила победу войск фронта торжественным артиллерийским салютом, а нашей дивизии присвоили наименование Перекопской.
Во второй половине апреля полк остановился в русско-татарском селе рядом с освобожденной нами Евпаторией. Мы рассчитывали на отдых, так как знали, что почти весь Крым уже освобожден. Надеждам нашим не суждено было сбыться, в самом конце апреля мы оказались в долине реки Бельбек на подступах к Севастополю.
Мы заняли траншеи другой дивизии, потерявшей к этому времени почти 90% личного состава. Соседями справа были остатки штрафного батальона. В течение нескольких дней отдельные попытки прорвать оборону немцев, занимавших исключительно выгодные рубежи на гористой местности, терпел и неудачу. Немецкие снайперы поражали каждого неосторожно поднявшегося над бруствером траншеи. Мы находились под непрерывным артиллерийско-минометным обстрелом, несколько раз по ночам наши ближние тылы жестоко бомбила немецкая авиация. Батарея, как и другие подразделения полка, понесла значительные потери. Лишь 5 мая было начато решительное наступление по всему фронту обороны Севастополя. Наша армия пошла на Мекензиевы горы, соседи слева — на Сапун-гору. Немцы сопротивлялись отчаянно, но были вынуждены отступать. К исходу дня 9 мая 1944 года мы овладели городом, взяли много пленных, а остатки немецких войск отошли на Херсонесский мыс.
Когда стемнело, стихийно начался небывалый салют воинов в честь собственной победы. Сначала несколько человек, а за ними сотни и тысячи находившихся в городе солдат и офицеров начали стрелять вверх из винтовок, автоматов, пистолетов. Вскоре их поддержали сотни пушек разных калибров и десятки «катюш», стрелявших по мысу, последнему пристанищу фашистов. Одна за другой взлетали сигнальные ракеты. Темное южное небо прочерчивали следы трассирующих пуль и «катюшиных» реактивных мин, его озаряли вспышки орудийных выстрелов. Это было неповторимое зрелище, а стоявший гул стрельбы не уступал грому артиллерийской подготовки. Более часа продолжался наш салют, пока «сверху» не приказали прекратить сверхплановый расход боеприпасов...
Утром следующего дня мы покинули разрушенный войной обезлюдевший город. Как символ Севастополя тех дней, перед моими глазами до сих пор стоит скелет купола над изувеченным зданием «Панорамы».
Мы вернулись в село, откуда отправлялись к Севастополю, и расположились у тех же хозяев. Все спокойно, находимся в ожидании «дальних странствий», ведь отсюда до ближайшего фронта — сотни километров. На пятые сутки отдыха, когда уже намечался наш отъезд, я и мои товарищи стали невольными свидетелями очень непростого события, которое в СССР долго замалчивалось. Речь идет о депортации крымских татар.
Читатель уже знает, о чем рассказывал нам житель Каланчака минувшей зимой. Кроме того, воюя в Крыму, слышал рассказ русской семьи о том, что для борьбы с советскими партизанами, действовавшими в крымских горах, были созданы карательные отряды из местных татар. С другой стороны, татарские женщины, встречавшиеся нам в Крыму, казались искренне приветливыми, они рассказывали о мужьях и братьях, воюющих на фронте. Так что мне было непонятно, где больше правды.
Свидетельство очевидца
Что же произошло на моих глазах утром 15 мая 1944 года? Как обычно, офицеры батареи собрались к завтраку во дворе, где располагалась наша кухня. Дом принадлежал татарину лет сорока пяти, у него была жена, казавшаяся старше мужа, и тринадцатилетняя дочь. Рядом с домом на табурете шумел примус, это хозяева готовили какую-то еду. Не успел наш повар собрать посуду для завтрака офицерам, как ко двору подъехал большой грузовик с брезентовым тентом над кузовом. Из машины вышел одетый во все новенькое старший сержант внутренних войск, в руке он держал блокнот. Войдя во двор, посетитель вежливо козырнул нам и, никого не спрашивая, направился ко входу в дом. Оттуда ему навстречу вышел хозяин. Заглянув в блокнот, старший сержант удостоверился в правильности фамилии, а затем объявил: «По решению правительства вашу семью переселяют. В вашем распоряжении 15 минут. Берите с собой зимнюю одежду и обувь, документы, деньги и еду на сутки». Выглянула хозяйка, муж что-то сказал ей по-татарски, и она заголосила, но, услышав грозный окрик хозяина, сразу умолкла. Через несколько минут все трое, одетые в зимние пальто и неся в руках по мешку с вещами, погрузились в автомобиль. Старший сержант снова отдал нам честь, и грузовик уехал. Хозяйский примус продолжал шуметь...
На следующий день мы ушли из села, нам предстояло пешим маршем покинуть Крым. Пройдя несколько километров по проселочной дороге, мы вышли на большак и вскоре обратили внимание на странные звуки, вроде рева, доносившиеся слева. Несколько человек были отправлены узнать, что там происходит. Минут через двадцать они нагнали колонну и рассказали об увиденном. В километре от нас находилось совершенно безлюдное село. Видимо, не далее как вчера его внезапно покинули жители. Все двери домов не заперты, вся утварь на месте. В некоторых домах по полу растеклось взошедшее тесто. Недоенные коровы оглашали окрестности села диким воем...
Много позже стало известно о высылке с родных мест нескольких «нелояльных» народов и о печальной судьбе депортированных...
* * *
Наш долгий пеший марш на «большую землю» завершился на юге Николаевской области. На станции Снегиревка мы погрузились в железнодорожные эшелоны и отправились на север. Сначала во мне теплилась надежда, что маршрут пройдет через Киев, но вскоре стало ясно, что проедем восточнее. Глубокой ночью мы остановились на станции Ромодан. Здесь, прохаживаясь с приятелем вдоль соседнего эшелона, я услышал объявление железнодорожника: «Товарищи офицеры, кому на Киев, сейчас отправляется эшелон с танками». Сердце мое дрогнуло, я успел сказать приятелю «Боря, молчок!», вскочил на платформу нужного эшелона, примостился под танком и нетерпеливо ждал, когда застучат колеса.
В полуразрушенном Киеве я провел сутки. Успел повидать отца, встретиться с родителями Веры и со школьной соученицей. Боялся быть задержанным и «на перекладных» устремился вдогонку нашему эшелону. Через трое суток я нашел свой полк в небольшом нищем селе недалеко от Ельни. Если не считать нюансов, моя «самоволка в военное время» завершилась без последствий.
На следующий день после моего возвращения прозвучала команда «Марш!», и полк вышел из села. Проселочная дорога — сплошной песок — тянулась вдоль леса. Как трудно было соблюдать строй после долгого путешествия в теплушках! Да и кони застоялись, тяжелые повозки то и дело застревали в глубоком песке. Несколько первых километров колонна полка напоминала стадо без пастуха.
Долго, больше двух недель, продолжался марш дивизии. Мы прошли без боев по разоренной земле Белоруссии (несколько встреч с разрозненными группками фрицев, оставшимися в лесах после стремительной наступательной операции «Багратион», — не в счет). В начале июля мы перешли старую границу СССР и вступили на землю Литвы.
