Со многими подробностями рассказал мне Талип Юлдашевич о своем загадочном отъезде из полка. Тогда, в начале лета 1945 года, его из Москвы направили в Среднюю Азию (и ему действительно удалось повидать всех родных). Однако предположение о формировании узбекской дивизии не подтвердилось. Вместо этого Талипу и еще нескольким офицерам (узбекам и казахам по национальности) выдали документы с новыми мусульманскими именами и фамилиями, переодели в незнакомое обмундирование и отправили за рубеж на войну, о которой в нашей стране знали немногие.
На сопредельной с СССР территории Китая, в так называемом Восточном Туркестане, в течение многих веков жили несколько миллионов уйгуров, они исповедовали ислам, считались изгоями в Китае и в годы Второй мировой войны безжалостно притеснялись гоминдановскими властями. Реакцией уйгуров было национально — или религиозно-освободительное движение, которое еще называют сепаратистским (название зависит от позиции автора). Сопротивление приобрело характер вооруженного восстания, и, чтобы помочь уйгурам, Сталин тайно направил туда группу прошедших войну офицеров, к которой принадлежал Абидов. Советская поддержка продолжалась недолго: вскоре после того, как религиозный лидер уйгуров не принял предложение Сталина включить будущую уйгурскую автономию в состав СССР, все «добровольцы» были отозваны. Все это я узнал от Талипа. Боевых действий там было немного, но мой друг, возглавлявший артиллерию одной из уйгурских частей, успел отличиться. Он организовал интенсивный огневой налет на позиции чанкайшистов, которые, понеся большие потери, отступили. Заодно я узнал о судьбе моего прощального подарка Талипу. Чтобы поблагодарить за успех в том бою, Абидова пригласил в гости местный военачальник. Во время встречи он обратил внимание на необычные часы Талипа, которому согласно восточному этикету пришлось подарить их гостеприимному начальнику. В качестве ответного подарка Абидову досталось отличное кожаное пальто с плеча высокопоставленного хозяина.
Пространное отступление, посвященное судьбе Абидова, прервало мой рассказ о жизни в Пиллау. Теперь продолжу начатое.
Несмотря на все старания начальства заполнить день солдатов и офицеров, часа три-четыре до вечерней поверки и отбоя оставались свободными. Каждый проводил досуг по-своему (об этом говорилось в предыдущих главах), но здесь появилось новое развлечение — игра в карты, а если быть поточнее — в очко. Играли только на оккупационные марки, в их ценность не очень верили.
Мой довоенный репертуар карточных игр был минимален — «подкидной дурак». Понаблюдав за тем, как играют в очко, я пришел к однозначному выводу: при многократной игре вероятности выигрыша и проигрыша равны. Полная уверенность в этом выводе подтолкнула меня сыграть с общепризнанным мастером этой игры Александром Безугловым, поваром нашей батареи (кто был третьим, не помню). Игра продолжалась не более двух часов и продемонстрировала полную несостоятельность теории вероятностей: около десяти тысяч марок перекочевали из моего кармана в карман Безуглова. (Этот урок пошел впрок на всю жизнь: больше никогда я не играл на деньги.) Оставшимися восемью сотнями марок вместе с кирпичиком хлеба и пачкой галет я вознаградил жившую неподалеку пожилую немку, которая сшила мне галифе из куска «трофейного» серого сукна.
В июне с десяток вечеров подряд мы, офицеры-артиллеристы, подолгу «хорошо сидели» в нашей комнате рядом с казармой. Наши «посиделки» начинались примерно через полчаса после отбоя, когда солдаты уже спали. Начинали мы с бесед под первые глотки крепкого самогонг-первача, который называли «сучковкой» по фамилии его производителя#p2. Под «сучковку» наши беседы быстро оживлялись, и вскоре кто-нибудь затягивал первую песню. Пели все с душой, песни сменяли одна другую. Так продолжалось довольно долго. Сигнал к завершению «посиделки» подавал Митрофан Дмитриев. Стоило ему затянуть
В конце мая произошло еще одно запомнившееся событие! Из штаба поступило распоряжение направить к месту построения полка всех солдат и офицеров, награжденных двумя или более орденами. Из артиллеристов туда отправились Любченко, я (у обоих было по четыре ордена), командир орудия моей батареи богатырь Дмитрий Щербинин (полгода назад он заменил убывшего в училище Пантелеева) и командир взвода минометчиков Алексей Брик. Когда мы прибыли к месту сбора, там собралось человек сорок. Нас выстроили в шеренгу и объявили, что командир полка сейчас начнет отбор кандидатов на участие в параде в честь победы над Германией, который скоро состоится в Москве. У меня даже дух захватило! Рядом с Рубцовым стоял его адъютант, державший вертикально какую-то длинную свежеобструганную планку. Прибывшие по одному подходили к адъютанту, и становились рядом с планкой. Кто был короче ее, выбывал из конкурса. Увы, длина планки составляла 170 см, а мой рост не превышал 169 см! Любченко тоже не вышел ростом. На парад отобрали всего несколько человек, Щербинин и Брик были среди них.
За время нашего долгого пребывания в Пиллау командир полка несколько раз устраивал мне выволочки, большей частью незаслуженные. Я по молодости не мог сдержать раздражение и в конце концов резко заявил, что служить под его началом не желаю и перешел бы в другую часть. «Пиши рапорт!» — отреагировал Рубцов, и я тут же написал. Так, дней за десять до передислокации в Россию, я оказался в резерве артполка нашей дивизии.
В Козельске
Местом базирования дивизии в СССР стал Козельск, голодный захолустный городок, запомнившийся топкой осенней грязью и высокими сугробами зимой. Здесь прошли скучные четыре с лишним месяца моей службы, точнее, безделья, в резерве артполка. Истосковавшись за годы войны по Вере и по родительскому дому, я со дня капитуляции Германии, а особенно, оказавшись в своей стране, да еще и без серьезных обязанностей, всей душой стремился поскорее попасть в Киев и предпринимал необходимые шаги.
Ночевал я в Козельске вместе с другим «резервным» лейтенантом в покосившейся избенке, которой владела одинокая, еще не старая, но удивительно некрасивая женщина, жившая здесь со своей шестидесятилетней матерью. Мы снимали у хозяйки полутемную комнатушку, где находились только ночью. В середине декабря мой напарник неожиданно покинул Козельск, а на следующий день мать хозяйки объявила мне ультиматум: либо привези воз дров, либо спи с моей дочерью, либо съезжай куда хочешь. Из трех зол я выбрал наименьшее — дрова, зная, что в штабе артиллерии дивизии уже начали оформлять документы на демобилизацию. Но это было уже в декабре, а до этого я не прекращал попыток уехать в Киев хотя бы ненадолго. В письмах родителям просил прислать мне официальную телеграмму о чьей-нибудь тяжелой болезни; их и Веру просил разыскать в институте документы, подтверждавшие, что я учился на втором курсе. В свою очередь подал рапорты командованию об увольнении в запас как не имеющего военного образования и, независимо, о предоставлении положенного отпуска за годы военной службы. Все мои бумаги были приняты, но дело не двигалось. Многих рядовых и сержантов из полка уже уволили, а судьбы офицеров-артиллеристов решали в штабе артиллерии дивизии, в Калуге. Надоедать тамошним кадровикам я не имел возможности, и приходилось терпеливо ждать. А ведь до дома, до Веры было так близко! И становилось все труднее переносить тоску и безделье.
Рискованная самоволка в столицу
Лишь однажды за время службы в Козельске мне удалось внести разнообразие в свою унылую жизнь. Читатель, наверное, помнит, что я потерял очки перед самой отправкой на фронт и все эти годы пользовался биноклем вместо очков. И вот в конце ноября 1945 г. я получил в нашей санроте направление в
