вчерашний разговор с Оксанкой…
7
«…что со мной творится?..
Странную любовь мне предложила Оксанка. Весь день, находясь на сенокосе, жарясь под знойным солнцем, я обдумывал случившееся. В совершенном одиночестве думалось мне спокойно, но тем не менее мысли путались, к чему-нибудь определенному и твердому я прийти не смог. То, что теперь девчонка первая признается в любви и даже первая целует парня — ничего особенного нет. Мы живем в такое время, когда каждый волен делать то, что ему кажется благоразумным. Первая так первая. Я ее любил втайне, а сейчас уже явно… Спасибо ей за это. А вот то, что я должен сдавать вместе с ней экзамены в институт, — чем-то мне не понравилось. Это нарушало все мои планы, мечты. Готовиться вместе — куда ни шло. Конечно, она рассчитывает на мою помощь. Но Оксана, видимо, не учла, что при сдаче экзаменов будет иметь дело с компьютерами, и помочь я ей никак не смогу. Даже шпаргалками… А отказаться вроде неудобно. Подумает, что я ее не люблю. А если честно: люблю я ее или нет? Она мне нравится. У нее очень привлекательное лицо. Особенно эта затаившаяся печаль на губах. Мне кажется, что она все время грустит, что на душе у нее невысказанное горе. И поэтому мне ее жаль, чем-то хочется помочь, развеять ее грусть… А может, это и есть любовь?
Под вечер мы с Витькой приехали в Дубиловку. Дружок помчался дальше, пообещав приехать за мной через часа три-четыре. На шум двигателя из дому выбежала Оксанка с авоськой, нагруженной книгами, взяла меня за руку и повела в сад. Под одной из яблонь стоял аккуратный столик, покрытый сверху белым пластиком, по обеим сторонам — скамейки. Вокруг столика росли пышные кусты черной смородины, скрывавшие нас, сидящих, от остального мира.
— Нам никто здесь мешать не будет, — улыбнулась Оксанка.
За химию взялись с вдохновением. Начали с простейших формул и задачек. Но прошло немного времени, и Оксане взбрело такое в голову, что я оторопел.
— А какая формула слезы? — спросила.
— Какой слезы?
— Обыкновенной. Что из глаз капает.
— Гм-м, — призадумался я. — Вода, Н2О.
— Слеза соленая… А может, горькая… Я вчера от радости ревела всю ночь.
Ну вот! Она от радости ревела всю ночь, а я должен решать эту глупую задачу про слезы. Выручил меня от этой несуразицы рыжий пес. Он начал лаять, царапать забор. Оксанка вынуждена была встать и идти его успокаивать. А я все думал о ее слезах. Плакала… От радости… Неужели от того, что я согласился поступать вместе с ней в один институт? Или от какой другой радости? Поди разберись…
Вскоре о слезах позабыли и пошли дальше по программе. Остальные задачи я решал легко, разъяснял суть химических реакций, и чем больше темнело на улице, тем Оксанка становилась невнимательнее, тем громче и назойливее захлебывался лаем пес, вызывая у меня непонятную злость и раздражение. Он словно чувствовал, когда я пристально смотрел в голубые глаза девушки, взглядом цеплялся за пухлые влажные губы, когда возникало страстное желание дотронуться до них… Этот лай страшил меня, отвлекал, лишая решительности…
— Он что, — спросил я нервно, — все время будет мешать нам заниматься?
— Не знаю, — пожала плечами и виновато улыбнулась. — Чужих не хочет признавать.
— Выходит, я чужой?
— Пока еще не свой…
Уходя домой, я в открытую дверь в сарае заметил новенький мотоцикл «ИЖ». В отсвете электролампочки заиграли блеском фара, крылья…
— Это ваш? — спросил я Оксанку.
— Отец раньше ездил, — безразлично ответила она. — А теперь стоит без дела. А что?
Я не ответил. Только с завистью посмотрел на мотоцикл и, услышав Витькины сигналы, выбежал на дорогу…»
8
Луч фары, выхватывая из темноты пыльную дорогу, мчался словно в тоннеле. Мотоцикл будто проваливался, снова вскакивал на гребень. Мотор в такт этому то нежно пыхтел, то надрывался. По сторонам в густых сумерках мелькали стволы белых берез и светлых осин, и на скорости казалось, что слева и справа стояла изгородь. Мошкара била в лицо: не открыть ни глаз, ни рта.
Проскочили мост через Рудку. Перед деревней Гриша похлопал Витьку по плечу:
— Останови!
Мотоцикл поставили на подножку, сами сели на бровку, опустив ноги в кювет.
— Послушай, Витька, — начал разговор Гришка. — У Певня, оказывается, есть новый мотоцикл.
— Ну?!
— Сам видел. Ржавеет в сарае.
— Понятно, ржавеет… Он же начальство, на «уазиках» раскатывает. Зачем ему пылиться на мотоцикле. А ты бы попросил: вдруг продаст?
— А шуршиков где взять?
— Каких шуршиков?
— Ну, рублей, денег… Были бы у меня — в магазине бы купил.
— А-а…
Помолчали. Повздыхали. Каждый думал о своем. Небосвод прочертила яркая звезда и, не долетев до земли, исчезла.
— А ты попроси Оксану… Пусть даст покататься, — посоветовал Гусак. — Ты же ей услугу делаешь, а она что? Да и полезно для мотора прогнать его туда-сюда.
— Как-то неудобно, — стушевался Гришка.
— Неудобно воровать, — сказал Витька. — А просить… Подожди — идея… А если на пару деньков и стянем. Думаешь, Петр Саввич заметит?
— Не иголка… Но об этом не смей и думать… На ворованном я ездить не буду…
— А если…
— Да ты знаешь, какая там собачища… Пантера… Тигра…
— Подумаешь, тигра! Собаку можно успокоить. Помнишь, как прошлым летом…
— Не можешь, чтобы не навредить, — с укором сказал Гришка.
— Ах, так, — обиделся Витька. — Тогда ходи на своих двоих. Интеллигент! Ты хочешь, чтобы и волки сыты были и овцы целы… Так не бывает… Пусть эта цаца сама тебя возит…
Витька вскочил на мотоцикл и, рванув с места, скрылся в темноте.
9
«…Спотыкаясь на выбоинах, я в темноте шел домой, а перед глазами маячил образ Витьки: коротковолосого, длинноносого, маленькие рыжие усики будто приклеены к верхней выпученной губе. Круглые медовые глаза, широко посаженные на узколобом лице, бегают, как затравленные зайчата. Гусак вылитый… А в ушах моих словно застрял его вкрадчивый голос: стянем… К чему это он сказал? Знаю, он не воришка. Да и за свои семнадцать лет я тоже, кроме мелочи из маминого кошелька, на мороженое, ничего
