охотился за ними и раньше, а сейчас как никогда удачно, зубы точно находили верткие шеи, хруст позвонков обрывал гогот.
Одноглазый первым выполз с гусем по желобу, подождал Мальчика, снова нырнул под бревно. Чапа и Хромой принимали добычу, оттаскивали гусей от дома. Все получалось споро и ладно, как и предвидел Одноглазый, но внезапно вспыхнувшая жадность Чапы чуть не погубила так хорошо начатое дело. Уж больно медленно, показалось ей, Мальчик и Одноглазый подавали добычу.
Гусиный гогот почти стих, когда Чапа, переборов страх, сама нырнула через скользкий лаз под бревно. Воровать так воровать, видимо, решила она и, перепрыгнув низенькую загородку, быстро загрызла овцу. Ягненка она сшибла грудью, чуть прикусила ему затылок. Мальчик и Одноглазый помогли ей, подтащили ягненка к навозному желобу.
Тут-то и вспыхнул во дворе свет. Пора было уносить ноги, а Чапа отняла своего ягненка у Мальчика, задом сунулась в лаз. Что есть силы она рванула добычу к себе.
Лаз заклинило напрочь, и Мальчик с Одноглазым оказались в плену. Они уже видели хозяина с вилами, страх и придал им силы.
Первым опомнился Одноглазый. Мертвой хваткой он вцепился в ногу ягненка, дернул ее. Ягненок немного подался, но Чапа, с той стороны лаза, не давала тащить добычу обратно, пыталась тянуть к себе. Просто так отдавать добычу она не собиралась.
Мальчик и Одноглазый одновременно рванули ягненка, вместе с Чапой втащили его во двор. Хозяин с вилами бросился к лазу и Мальчика с Одноглазым сдуло со двора, словно ветром. Звенящие вилы несколько раз пролетали над головой Чапы, она каждый раз увертывалась от них, но попадала под ноги взбесившейся вдруг коровы. Наконец и она с большим трудом сумела проскочить к спасительному лазу…
Недалеко от гостеприимного села стая доедала гусей. Чапе достался самый большой. Она проследила, чтобы и волчонок занялся своей птицей, лежала неподалеку и поглядывала за ним. Гуся не хватило лишь Одноглазому. Когда он подполз к волчонку и стал подлизывать на снегу кровь, Чапа набросилась на него, больно укусила за губу. Одноглазому есть расхотелось, он не сопротивлялся, покорно ждал, когда успокоится Чапа. Сытым волчонок наблюдал за расправой, придавил лапой остатки гуся и урчал, поглядывая на Одноглазого.
Одноглазый с жадностью догрыз то, что оставил ему Мальчик, и незаметно наблюдал за волчонком. Ему очень хотелось есть, а рядом, под лапой волчонка, он видел приличную часть добытого им гуся, видел, как сытый волчонок куражится над едой, катает кусок от лапы к лапе. Сытая Чапа лежала неподалеку, она хоть и дремала, но Одноглазый только что испытал на себе ее зубы, понимал, силой здесь ничего не сделаешь. Голод заставлял глотать слюну, а обида, накопленная в достатке, когда еще он жил с людьми, росла и неотступно тревожила новой острой болью.
Оглядываясь, не подсматривают ли за ней, Чапа ушла в кусты и зарыла остатки гуся. Заметив на снегу место, она вернулась к стае, успокоилась. Никто за ней не следил. Бим уже ждал ее. Первым торя тропу, он побежал, и все, кроме Одноглазого, устремились за вожаком.
Одноглазый так и не решил, есть ему или нет место в стае. Он отыскал след Чапы и остатки ее гуся. Дважды ворованное Одноглазый ел с наслаждением. Это он привел стаю на двор главного своего врага у людей. Он украл у Чапы то, что должно было принадлежать ему. Доедал и сожалел сейчас об одном — Чапа сумела увернуться от вил.
Одноглазый лапой почистил зубы, встал, отряхнулся и уловил запах Чапиной метки. Он понимал, Чапа предупреждала его: «Не подходить! Не трогать! Мое! Я здесь была!» Потянувшись, Одноглазый перечеркнул Чапину метку, поставил свою: «Мы тоже здесь были!»
Он долго смотрел на ночное село. Во многих домах горел свет, иногда до него долетали людские голоса, все сильнее лаяли на привязи его братья. Он не жалел, что отрезал сам себе обратный путь, не радовался предстоящему. Еще раз он посмотрел на село и шагнул на тропу, которую оставила ему стая.
Биму приходилось думать за всех. Никто его не учил управлять стаей. Как надо поступать, как не надо, подсказывал опыт. Выпавший снег обещал стае хорошую охоту. Свежий снег облегчил охоту и за стаей. Хорошо еще, зимний день короток. За ночь стая успевала уйти на сорок — пятьдесят километров, а погоня, как правило, всегда начиналась утром. За световой день лыжники редко когда нагоняли стаю. Перед каждым привалом Бим выбирал крутые непроходимые овраги. Уставали, но тяжело было и преследователям, приходилось снимать и надевать лыжи на этих крутых горах.
Бим хорошо усвоил, что лучше охотиться на лесного зверя. У задранного лося, кабана стая пировала несколько дней, и никто ее не тревожил. Другое дело, если охотились у деревень. Из-за какой-то паршивой овцы, из за козы или теленка едва-едва успевали уносить ноги.
Ильюшке Коробову исполнилось восемнадцать лет, и отец подарил ему новое охотничье ружье. Мать была против такого подарка. Восемнадцатилетие совпало с успешной сдачей экзаменов в военное училище, а там, говорила она, свое ружье не нужно.
Хотела того мама или не хотела, а Илья получил охотничий билет. К концу второго курса его уже несколько раз приглашали на утиную охоту, и вместе с бывалыми охотниками он сиживал у костра, сам рассказывал, как в прошлом году с первого выстрела срезал на лету крякаша.
На третьем курсе училища он уже был не новичок в охоте. Как-никак, стаж почти три года.
…Курсанту Коробову здорово повезло на охоте. Как самого молодого его даже не послали в загон, поставили на номер. Как-то неловко ему сделалось, когда он вытащил из шапки егеря бумажку и его номер оказался в центре стрелковой линии, прямо на лосиных переходах.
«Охота и есть охота. Здесь все равны», — думал Илья, прижимаясь к дереву, ожидая, когда загонщики поднимут зверя. Илья искренне жалел сейчас начальника училища, которому выпал самый неудачный жребий. Слева притаился старший преподаватель — «тоже номерок не из лучших, хоть и подполковник!»
Переполненный радостью Илья терпеливо ждал. Собак все еще не было слышно.
Илья стоял на номере, думал о себе, о будущем, том времени, когда сменит курсантские погоны на погоны со звездочками. Сегодня на охоте все были без звездочек и держались просто, непривычно, звали друг друга по имени-отчеству, или просто по имени. Никто из офицеров не назвал сегодня и его, Илью, по фамилии. Сам начальник училища предлагал ему только что свой термос с горячим чаем. Хорошо все же быть охотником!
Гон начался где-то далеко-далеко. Илья видел, как встрепенулись и затаились стрелки, затаился сам. Егерь объяснял ему, как он должен стоять. Он готов был и не дышать, лишь бы повезло, лишь бы зверь выскочил прямо на него.
Собаки ушли со слуха. Илья забеспокоился, сдвинул, чтобы не мешала, шапку. «Фю-ить, фю-ить», — красногрудый снегирь уселся у него над головой, насвистывал свою нехитрую песенку. Желание запустить в него комком снега Илья подавил, знал — с соседних номеров за ним наблюдают.
Гон, азартный, яростный, Илья услышал метрах в двухстах от себя, до боли в руках сжал ружье. Гашетка у ружья, как сучок, щелкнула на морозном воздухе, встала на боевой взвод. Гон приближался. Счастливый миг удачи горячил кровь. Илья прижался к дереву, затаился.
Огромный лось, рогами сшибая с деревьев снег, метрах в сорока от Ильи выбежал из леса и замер. Собаки добирали его, лось еще не заметил охотника, не почувствовал — что-то ждет его впереди пострашнее собак.
Старый лось не услышал выстрела. Разрывая нутро, пуля прошила его насквозь. Лось попытался сделать шаг, запнулся и замер. Илья снова прицелился, но бык покачнулся и медленно стал валиться на бок. Ноги его некоторое время дергались. Разъяренные собаки настигли уже неподвижного зверя, начали рвать.
Егеря вышли из леса, подвязали собак на сворки, подрезали лосю горло. Илью сняли с номера первого, поздравили с метким выстрелом и богатым трофеем.
К лосю собирались охотники, а Илья, переполненный счастьем и гордостью, видел перед собой одного убитого зверя. Первый раз в жизни он сделал выстрел по лосю, да какой выстрел!
Его снова поздравляли, пожал руку и начальник училища. Кто-то из офицеров достал плоскую фляжку. Илья опешил, когда первую чарку протянули не начальнику училища, а ему.
