Щуки осмелели, выбрались на самую отмель, где и воробей бы напился, не замочив перышек, танцевали свой брачный танец. Бим подкрался к ним на несколько метров, прыгнул прямо в щучий клубок. Скользкие, быстрые, ловкие на глубине, щуки оказались беспомощными на отмели. Бим «пересчитал» их зубами, передавил всех.
Прапорщик Николай Васильевич Коробов и его командир подбирали для солдатской купальни место.
— Смотри! Смотри, что твой пес делает! — командир показал на берег озера, на Бима со щукой в зубах.
К добыче Бима прапорщик и командир добавили несколько своих щук, еле-еле донесли их до солдатской столовой. Вечером у командира хозяйственного взвода были гости. Прапорщика Коробова тоже пригласили отведать жареных щук.
— Вот ведь, — удивлялся за столом командир, — псу седьмой месяц всего. И гостей, и солдат накормил рыбой! Быть твоему псу, прапорщик, великим охотником!
Слова командира сбудутся после, значительно позднее, а пока… лагерь принимал людей, прапорщику сделалось не до Бима. Он размещал людей в полевые палатки, а они все продолжали прибывать. Всех их следовало накормить, напоить, умыть, согреть, разместить, обеспечить всем необходимым для жизни в лагере. Николай Васильевич успевал все. Служба даже мелочей не прощала. Он никогда не забывал этого. Позабыл лишь о Биме.
Большое количество одинаково одетых людей в лагере Бима ничуть не смущало. Напротив, около полевых кухонь пес всегда находил теперь вкусные косточки и солдатскую ласку. Многим очень хотелось погладить Бима, поиграть с ним. Бим охотно принимал игры и откликался на разные клички. Видимо, Шарики, Бобики, Рексы остались у солдат в далеком родном доме, и Бим добродушием своим напоминал им о гражданской жизни.
В один из выходных дней приехал Ильюша. Дежурный контрольно-пропускного пункта быстро отыскал ему папу, а Бима, к огорчению Ильи, в лагере не оказалось. Выходной подходил к концу, последний автобус из лагеря уходил скоро. Отец провожал к остановке сына, а Илья хмурился почему-то, думал о своем. Вот- вот должен был показаться автобус,
Может быть, Бим искал по следу хозяина, может, совершенно случайно оказался около автобусной остановки, но он объявился. Он выбежал из леса, остановился, наблюдая за людьми на остановке. И Илья увидел его, выронил из рук портфель:
— Бим! Ко мне, Бим! Бимушка!
Бим не двигался с места, кончики острых ушей у него высоко вздернулись, младшего своего хозяина он пока не узнал.
— Бимчик! Бим! Я здесь! — Илья побежал к собаке, а пес, словно кто-то поддал ему сзади, сорвался с места, чуть не сшиб Илью.
— Узнал, дурачок! Узнал? Тихо ты. Уронишь! У-ух, какой стал! Би-имушка!
Радости Ильи не было конца. Повзрослевший Бим принимал ласки хозяина-младшего, повизгивал, как маленький щенок. Николай Васильевич тоже весело улыбался, но поглядывал в сторону дороги, хотелось поскорей проводить Илью, закончить несделанные дела в лагере.
Наконец показался автобус. Илья обнял Бима за шею, что-то зашептал ему в ухо. В эту минуту Николаю Васильевичу было чуть-чуть неудобно перед Ильей. У сына в портфеле лежало запечатанное письмо, где он сообщал: «Ниночка! Жду покупателя. За Бима дают сто рублей…»
Бим провожал взглядом автобус, долго сидел на обочине дороги. Хозяин не стал ждать его, заторопился в лагерь, а Биму почему-то не захотелось за ним бежать. Он смотрел в ту сторону, куда скрылся автобус, смотрел, как на лесную дорогу медленно опускается пыль. Уже ни о хозяине-старшем, ни об Ильюше Бим не думал. Он даже не понимал, отчего в его собачью душу вселилась сейчас тоска.
Домашних кур Бим видывал и раньше, но охотиться на них ему не приходилось — мешали люди. Сейчас же около сторожки никого не было, а куры спокойно разгуливали далеко за колючей проволокой, что-то искали в песке.
Сторожку Бим навещал часто. Овчарка Чапа, подружка его, встречала Бима приветливо, не сердилась, если он проверял ее миску. Дедушка Игнат, хозяин Чапы и сторож лагеря, к гостю относился неплохо, любил поговорить с Бимом:
— Пришел, парень? На кур-то, мил, не косись — не надо. Петуха моего не серди. Не получал — получишь от него.
Бим понимал деда, из уважения к нему петуха не трогал. Приходилось только удивляться, почему Чапа не замечает кур, разрешает им ходить около своего носа. Видимо, цепь мешает? Нет — вроде бы, не мешает! Деда боится? Это так и осталось загадкой для Бима.
Сегодня Бим пришел в гости, а хозяев дома не оказалось. Он заглянул в Чапину будку — пусто, деда тоже не видно, пообщаться не с кем. Бим решил подождать. Пролез под проволоку, улегся в крапиве, стал наблюдать за курами.
От той лесной тетерки куры отличались лишь цветом. Белые, черные, красные птицы не обращали на Бима никакого внимания. Бим облизнулся, вспомнив лесных цыплят. Жаль, здесь их не было. Биму очень понравилась самая большая птица с красным гребнем на голове и ярким золотистым хвостом. Птица разгребала землю, кокала, и все стадо бежало на это коканье.
Бим понял — со стадом ему не справиться, и наблюдал только за большой птицей. Почему-то вспомнилась Чапа, ее равнодушие к этим птицам. Может быть, они несъедобные?
Нахальный яркий золотистый хвост продолжал дразнить Бима. У самой крапивы птица чистила шпоры, а земля из-под шпор чуть не долетала до носа. Бим снова вспомнил Чапу, понял вдруг, отчего птицы не боятся ее. Она сама их боится!
Трусом Бим никогда не был — прыгнул. Яркий хвост треснул в его зубах, крепкий удар клюва раскровянил нос. Шерсть вместе с кусочками кожи сыпалась с морды Бима, петух ощипывал ее яростно и быстро. Если бы хвост птицы был чуть покрепче, неизвестно, кто оказался бы пойманным. Клюв долбил, долбил, целился достать глаз. К счастью для Бима, хвост треснул снова, остался в зубах, а птица, не такая красивая теперь, подняла настоящий переполох. Куры ныряли под проволоку, перелетали через нее, в воздухе кружили перья. Некрасивая злая птица убегала тоже, и никакая сила не заставила бы Бима ловить ее еще раз.
Дед Игнат, хозяин сторожки, застал самый конец куриного переполоха. Щипаный петух, видно, и ему не понравился, и он принялся ругать Бима:
— Ты что делаешь!? Разбойник ты эдакий! Почто его красоты лишил? Ух, я тебя!
Вечером этого дня хозяин сторожки пришел к Николаю Васильевичу, долго о чем-то рассказывал, кивал на собачью будку, проволоку над ней. Уходя, дед погрозил Биму пальцем:
— Чешется морда-то? Чеши-чеши! Предупреждал ведь — получишь. Мой петя с вашим братом так разговаривает!
С этого дня детство для Бима кончилось. Его посадили на цепь, дни сделались похожими друг на друга. Пришлось привыкать и к будке — от дождя одно лишь спасение. С утра до вечера позванивали над головой три метра цепи. Десять шагов от будки к дому, десять — от дома к будке. Не порезвишься. Площадь около будки медленно засорялась обглоданными костями, пустыми консервными банками, старыми солдатскими мисками. Если хозяин вспоминал о Биме, приносил ему в такой миске еду. Уносить их позабывал. Можно было пересчитать эти миски и узнать, сколько раз за эти дни Бима кормили.
Лето стояло жаркое, скрыться в тени от солнца цепь не позволяла. А оно безжалостно палило, особенно в те дни, когда хозяин забывал налить воды в миску. Иногда Биму казалось, что его жизнь медленно и мучительно подходит к концу. Не жизнь — пытка, и сколько она будет длиться, Бим не знал.
Бим не умел думать о хозяине плохо. Все-таки он вспоминал о нем и приносил попить. Бим жадно нахлестывал языком воду, в знак благодарности легонько поскуливал, добрым взглядом смотрел на близкого человека.
— Пей-пей! Еще принесу. Вот это жарит сегодня! — Бим управлялся и со второй миской, с третьей, а хозяин смотрел на него с удивлением, пожимал плечами — Не лопнешь? Как в тебя убирается?
Убиралось. Бим даже вылизывал края у миски. Они были мокрыми, холодными, не такими, как
