Выразив всю случайно сложившуюся ткань доверия и расположения ко мне князя Барятинского, приступаю к повествованию о том, что я слышал от князя в Царском Селе относительно намерения его о заблаговременном приготовлении к войне с Турцией.
В апреле 1866 года, Царь-Освободитель Император Александр II праздновал в Царском Селе свою серебряную свадьбу. На эти семейные празднества был приглашен из-за границы фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. По приезде князя я явился к нему в Царское Село, в Посольский дворец, принадлежащий ныне Его Императорскому Высочеству Великому князю Владимиру Александровичу. Князь назначил мне побывать у него 7 мая. Передавая во всеуслышание главные подробности этого свидания, прошу благосклонных читателей обратить особое внимание на глубину государственных мыслей и на пророческую дальнозоркость князя А.И. Барятинского.
Когда я остался в кабинете вдвоем с князем, он начал со мною следующий разговор: 'Я приехал сюда по приглашению Государя на семейные праздники, по случаю серебряной свадьбы Его Величества, как бывший шафер при венчании и, не вмешиваясь ни в какие текущие дела, счел моим долгом доложить Государю, что вскоре начнется война пруссаков с австрийцами, и что войны этой нам не следует допускать без участия России, имея в виду то, что война, по отличному составу прусской армии, должна окончиться торжеством Пруссии, и тогда Берлин получит преобладающее политическое значение к явному ущербу России; но когда поражение Австрии состоится посредством соединенных военных сил России и Пруссии, тогда, оставляя Венгрию самобытным государством и поправляя тем ошибку 1849 г., мы можем остальную часть австрийских владений разделить надвое: немецкое - к Пруссии, славянское - под покровительство России. При таком исходе войны развязка восточного вопроса будет впоследствии достигнута без всякого труда и осложнения, так как ключи Цареграда находятся в Вене[ 13 ]'.
После довольно продолжительного молчания князь возобновил свой разговор: 'Мне пришлось несколько раз настойчиво умолять Государя обратить внимание на необходимость участвовать в войне, которая будет очень непродолжительна и не составит больших расходов, а результаты для дальнейших видов на Востоке даст самые блестящие; тогда как, оставаясь хладнокровными зрителями событий, имеющих совершаться возле наших границ, нам придется впоследствии, быть может через 5 или 10 лет, дорого заплатить за то, что мы не умели воспользоваться настоящею минутою и не извлекли из нее очевидной пользы для могущества России. Настояния мои привели к тому, что Государь назначил в своем кабинете секретный комитет под своим председательством, из военного министра Д.А. Милютина, министра иностранных дел князя Горчакова и меня'.
Затем последовало более продолжительное молчание, во время которого князь устремил на меня испытующий взор и потом спросил: 'Что вы на это скажете?' Ответ был таков:
- Сердце мое исполнено радостного удивления и восторга, предчувствуя в исполнении вашей мысли конец существованию в Европе Австрии, этого очага интриг и предательских действий, задерживающих в славянских землях образование самостоятельной жизни; но вместе с радостью я чувствую глубокое горе, предвидя, что совещание в царском кабинете не проникнулось великим значением вашей мысли и оставило ее без исполнения.
'Да, это так; вы угадали', - сказал князь, - но скажите мне, почему вы угадали? Ведь не могло же быть вам известным решение секретного комитета?'
- Отгадка моя основана, князь, на ваших же словах. Если бы мысль ваша прошла в секретном комитете, то вы бы мне ни слова об этом не говорили, принимая в соображение важность дела и необходимость покрыть его на известное время непроницаемой тайной; а потому я позволяю себе заключить, что настоящая откровенность ваша истекает из неудачи в успехе вашего великого плана. Мне остается только благодарить вас за то, что вы из числа ваших многочисленных почитателей избрали меня вашим нотариусом для засвидетельствования величайшего исторического факта, который я скрою в глубине души моей до поры до времени.
Теперь наступила пора сделать вышеизложенный разговор известным. Оглашать его ранее, в то самое царствование, в которое предложение фельдмаршала князя Барятинского отклонено, было бы неприлично; по восшествии же на престол Государя Императора Александра III, при действии Берлинского трактата, давшего после Восточной войны кое-какую установку на Балканском полуострове, такое оглашение представлялось несвоевременным. Ныне, когда шаткие устои Балканского полуострова покривились от напора австрийских интриг, оглашение великой и верной мысли князя Барятинского представляется необходимым, благопотребным, обязательным. События настоящего времени вполне подтвердили предсказание князя Барятинского и дали полное удостоверение в том, что Восточный вопрос получил бы самый лучший исход, если бы мысль князя была принята.
В заключение разговора князь Барятинский передал подробно все то, что говорилось в заседании дворцового комитета; но я опускаю эти подробности по неудобству предавать их оглашению.
Кроме того, разговор коснулся совершавшихся в то время преобразований и причин уклонения князя (несмотря на личную приязнь Государя Императора) от участия в важнейших вопросах, порождаемых преобразованиями, и наконец заключился любимой мечтою князя о переносе столицы и царского местопребывания из Петербурга в Киев, с выводами всех неудобств и страшных потерь и неустройств, происходящих главнейше от пребывания Царя и центрального управления Россией в гнилом, отдаленном углу Империи[ 14 ].
* * *
Переходя от 1866 г. к настоящему времени, мы видим, что вместо Пруссии существует уже Германская империя, победительница не только Австрии, но и Франции, с полным решающим влиянием, без всякого исключения, на ход всех европейских событий. Вот это-то влияние князь Барятинский предвидел и стремился к тому, чтобы оно в известной мере принадлежало России, в силу участия нашего в войне с Австрией в 1866 г. и чтобы затем Восточный вопрос был освобожден от всех австрийских кознодействий. Мы уклонились от спасительного совета князя Барятинского, и поставили себя, начиная с 1871 года, в зависимость от воззрений князя Бисмарка. Зависимость эта оказалась столь сильною, что мы, ошибочно начав в 1877 г. Восточную войну, могли только издали видеть башни Цареграда и за это видение заплатили потерею сотен тысяч войск и миллиардом новых долгов[ 15 ].
Затем... Но лучше опустим завесу забвения на печальное воспоминание о том, когда мы, как виновные, предстали на суд Берлинского конгресса. (Рана еще слишком свежа, чтобы можно было ее касаться без сильной сердечной боли). Возможность этого грустного положения была предчувствуема князем Барятинским, и, чтобы не допустить подобного ужасного события, князь полагал необходимым сочетать государственный рост нашей соседки (Пруссии) с ростом России; но мы пропустили в 1866 г. ту минуту, в которую могли из Прусско-австрийской войны извлечь громадную пользу в смысле увеличения нашего политического значения и тем сделать развязку Восточного вопроса возможною без особых усилий и затрат и соответственною достоинству и намерениям России.
Восточная война образовала массу новых долгов, которые составляют самый тяжкий экономический провал, поразивший финансовое положение России до такой немощи, в какой еще никогда не бывала русская земля. Достигнутое пред войной 1877 г. равновесие в государственной росписи удалилось от нас на многие годы, и мы, повергнутые в бездну расстройства, видим пред собой следующую современную картину. Все достояние государства со всеми его будущими доходами в залоге по сделанным внешним займам; частные недвижимые имущества (земли помещиков) также в залоге по находящимся частию дома, а главнейше за границею, закладным листам; производительность земли (хлеб) обложена пошлиною за право ввоза в Германию. Одним словом, государство оказалось в том же бедственном состоянии, до какого властительные 'они' довели помещичье хозяйство закрытием опекунских советов и разрушением мелких винокурен, при безграничном распространении пьянства. Мы употребили выражение 'властительные они', полагая, что люди, достигшие на всем обширном пространстве русской земли разрушения сельскохозяйственного быта, без сомнения, выразили в своих действиях полную властительную силу, но, к сожалению, силу самого печального (скажу сильнее, преступного) свойства, породившую общее обеднение и разорение.
Возвращаясь к словам князя Барятинского, нельзя умолчать, что если бы в свое время эта пророческие слова были обращены в дело, то на русскую жизнь не налегло бы такой массы денежных долгов, какая образовалась от войны 1877 г., не имевшей предварительно ни предусмотрения всех трудностей, ни
