кружиться голова.
И вдруг шепот оборвался, и нормальный голос Ветчины спросил:
— Вы нездоровы?
Бахметьев вздрогнул.
— Очень устал, господин капитан первого ранга. Только что сдал минное дело.
Ветчина скосил голову, что у него было признаком подозрительности. Наконец решил сделать вид, будто поверил, и забеспокоился:
— Ах! Ну конечно, вы устали. Ступайте, отдохните.
Опять пришлось идти не спеша. Мимо пятой роты, мимо лавочки и направо. Но у самых дверей классной канцелярии, темный и задумчивый, стоял Иван Посохов.
К счастью, был свободен обходной путь звериным коридором. Только опять нельзя бежать. Иван мог выглянуть и, заинтересовавшись, заняться слежкой.
Сверху со стен недоброжелательно смотрели огромные лепные звери — кормовые украшения старинных корветов. Рысь припала на передние лапы и склонила голову набок, точно Ветчина. Буйвол поднял плечи и насупился, как Иван Посохов.
Существовало поверье, что этот буйвол приносит счастье. Идя на репетицию или на какой-либо другой риск, рекомендовалось подскочить и, изловчившись, шлепнуть его по соответствующему месту.
Теперь, впрочем, было некогда, нужно было спешить. Но, уже миновав буйвола, Бахметьев вдруг пожалел, что не заручился его поддержкой. Даже замедлил шаг и, чтобы успокоиться, должен был вслух сказать:
— Глупости!
И внезапно оказался лицом к лицу с самим его превосходительством директором. Еле поспел стать во фронт.
— Кхе! — погладив бороду, сказал директор. — Здравствуйте, унтер-офицер Бахметьев.
— Здравия желаю, ваше превосходительство! Откуда он знает его фамилию и с какой стати остановился? Неужели тоже начнет разговор?
— Кхе! — снова кашлянул директор. — Гуляете?
— Так точно, гуляю.
Пауза. Длинная, мучительная. Что же дальше?
— И я тоже гуляю, — сказал наконец директор.
— Ха-ха, — и, величественно повернувшись, пошел восвояси.
Пронесло! Мимо парадной лестницы Бахметьев уже бежал и в картинной галерее чуть не натолкнулся на пасшегося там Степу Овцына.
— Слушай! — обрадовался Степа, хватая его за рукав. — Арсен Люпен выкинул новый трюк.
— Отстань. Знаю.
Но Степа не хотел его выпускать:
— Да нет же, не можешь знать. Нам только что рассказал Шевелев. У Кригера в кабинете…
— Все знаю. Журнал классных взысканий, — перебил Бахметьев и сразу понял, что зря сболтнул. — Нам тоже Шевелев рассказал. Пустишь ты меня или нет?
Овцын покорно его выпустил, и он снова побежал. Теперь было безразлично, лишь бы не опоздать. Через пустой, полутемный и бесконечный столовый зал. Вправо, в лазаретный коридор. Еще немного — и вот дверь минного кабинета.
Но дверь оказалась закрытой, и сквозь стекла было видно: кабинет пуст.
— Так, — сказал Бахметьев и оперся о стену, потому что у него подгибались колени.
15
Первый приступ слабости быстро прошел. Еще далеко не все было потеряно, только нужно было сохранять спокойствие.
Никто из товарищей его тетради не брал. Это удалось выяснить осторожными расспросами в роте. Значит, она осталась там, где была.
Конечно, ее найдут при первой же приборке и, конечно, представят по начальству. Скорее всего, это случится на следующее утро, но, возможно, случилось уже. Инструктор Плетнев был человеком исполнительным.
Можно бы его разыскать и посмотреть, что он думает. Или даже прямо попросить его открыть кабинет. Нет, все это было слишком рискованно. Особенно в том случае, если тетрадь уже дошла до начальства.
Еще можно было попытаться ночью проникнуть в кабинет без всякого Плетнева. Просто подобрать ключ. Но и это было не без риска. Иван, если только ему доложили, был способен устроить засаду.
Бахметьев ходил взад и вперед по столовому залу и сам не заметил, как оказался в лазаретном коридоре, его притягивала закрытая дверь кабинета, и, чтобы мимо нее пройти, ему пришлось сделать над собой усилие.
Дальше был лазарет, и в лазарете отдыхал Лобачевский. Верный друг и умный союзник. Но было трудно признаться ему в том, что сделал такую глупость.
И в дверях лазарета торчал ключ. Что, если подойдет? Что, если попытаться сейчас?
Искушение было слишком сильным. Бахметьев вынул ключ, быстрыми шагами возвратился к минному кабинету и, остановившись, прислушался. Была полная тишина, только на лестнице в третью роту тоскливо шипел радиатор парового отопления.
Ключ подошел в точности, и дверь раскрылась без скрипа. До первой парты было всего три прыжка, но в ней ничего не оказалось. Ни учебников, ни тетради с конвертом. На ощупь пустой ящик. Заглянул — тоже пустота.
Снова захотелось сесть, но нужно было выскочить отсюда возможно скорее, и сердце колотилось так, что даже мешало думать.
И еле успел Бахметьев закрыть за собой дверь, как со стороны столового зала послышались шаги. Он бросился им навстречу — так было легче — и на углу коридора прямо лицом к лицу встретился с Иваном Посоховым.
— Здравия желаю, господин старший лейтенант! — Странно, он был совершенно спокоен и вдруг вспомнил: наступление есть наилучший вид обороны. — Разрешите спросить, который час?
В темноте лицо Посохова осталось непонятным.
— Да, — глухо сказал он, — здравствуйте, Бахметьев, — и, подумав: — Примерно без четверти девять.
Теперь — отчаянный шаг:
— Я на репетиции забыл свои учебники, а кабинет заперли. Как бы мне их достать?
Посохов молчал. Сейчас он выглядел совсем как тот буйвол, и молчание его было невыносимым. Хотелось броситься и сбить его с ног. Знал он, наконец, или не знал?
— Ерунда! Пошлете дневального. Ступайте в роту.
Значит, не знал. Красота! И был не расположен к разговорам. Совсем хорошо!
— Есть! — весело ответил Бахметьев, по уставу повернул налево и пошел в столовый зал, но сразу замедлил шаги. Тетради у него все-таки не было. Куда же она девалась и что будет дальше?
Огромный зал был пуст. Тусклый блеск мрамора, маленькая лампочка над бригом и длинные черные тени на паркете — сколько раз он все это видел, но еще никогда так остро не ощущал, как сейчас.
Говорят, всегда любуешься тем, что скоро должен потерять. Городом, перед тем как из него уехать. Дорогими чертами лица, которое больше не увидишь. Кто это ему сказал? Чуть ли не поэт Степа Овцын, но когда и по какому случаю? И неужели это было так?
Он шел с тяжелым сердцем, и над ним в гулкой высоте шел звук его шагов. Больше ни о чем не хотелось думать. Хотелось, чтобы всему пришел конец. И чем скорее, тем лучше.
— Господин Бахметьев!
