дорогая темная стенка успела расшататься, дверца шкафа держалась на одной петле, но следов ночных попоек не было видно.
Харий нарочно оставил наружные двери открытыми и прошел с Беллой и майором в комнату. Если кто и прячется на кухне или в туалете, более благоприятного момента, чтобы дать деру, ему не дождаться. Тут он и наткнется на парней из опергруппы, поджидающих во дворе.
Белла подала майору голубой больничный листок. Взглянув на дату, он вернул его.
— А сестра? — участковый кивнул в сторону соседней комнаты.
— У ее сына сыпь.
— Постучись, я хочу посмотреть.
— Она знает, кто пришел. — Белла отворила дверь и зажгла свет.
На широкой постели лежала женщина постарше и с нею мальчонка с красноватыми пятнами на лице. Нет, ни та, ни другая не прогуливались по рынку с бриллиантами в ушах, сопровождая плута из плутов, смуглые кавказцы ту даму описывали совсем иначе.
Майор ловко опустился на колено и заглянул под кровать. Белла презрительно фыркнула, майор покраснел и сказал:
— Я твоего старика вспомнил, который под кровать забрался, а выбраться не смог. Подумал, может, и сейчас кому надо помочь. Он больше не приходит? Открой-ка заодно шкаф!
Белла открыла шкаф — и там никого.
Все трое вернулись в прихожую, сестра Беллы с мальчиком остались в кровати.
У майора было неспокойно на душе, он обошел остальные помещения, но ничего не нашел.
— Когда ты увидишь Виктора? — внезапно спросил он.
— Какого Виктора?
— Ты знаешь, о ком я спрашиваю.
— Вазова-Войского?
— Да, да… Шило.
— Об этом жуке слышать ничего не хочу!
— Зато мы хотим. Мой коллега прямо жаждет с ним повстречаться. Ведь он у тебя живет, так?
— Жил! Когда отсидел свое, куда ему было податься, вот я его и приютила. Как-никак старая любовь. Приняла, откармливала, как бычка, а он стащил мое барахло и смылся.
— Заявление в милицию написала?
— Ничего я не написала и писать не буду. Пусть подавится!
— Ты все-таки скажи, где его искать.
— Оставьте вы меня в покое… Я за ним по пятам не хожу, за этим идиотом!
— Ты, Белла, голос не повышай, а то ведь я могу и рассердиться.
— Идите к цыганам, там он! — вдруг крикнула из другой комнаты сестра.
В машине майор потер заспанные глаза и, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Ну что я могу с ними поделать? Ничего. Скандалов не устраивают, приводят из кабачка старичков малахольных, те во всем слушаются и ведут себя спокойно. Молодые, цветущие бабы, а сами себя губят. И неглупые, небось понимают, что вечно так продолжаться не может. Мойщицы вагонов с лакированными ноготками! Хороши! Поработают пару недель — и ищи-свищи! Им бы приличному ремеслу обучиться, тогда, может, и встали бы на ноги.
Машина тем временем выехала из квартала и повернула на широкую асфальтированную улицу, параллельную железной дороге.
— Езжай прямо, — сказал майор. — Путь неблизкий.
— Что это она молола о старой любви?
— Чепуха, — махнул рукой майор. — Белла, может, и была для него первой любовью, но никак не наоборот. Во всяком случае, так мне дворничиха рассказывала. Еще когда Виктора в первый раз арестовали. Ей, в свою очередь, поведала мать Виктора. Мамаши, известно, всегда найдут романтическую причину. Краденые денежки он спускал на пару с Беллой, ей все было мало, все грозилась уйти к другому. Ездили кутить в Таллинн, в Ленинград. Подростка ночами нет дома, а мамочка молчит, как заговорщик. Вот и домолчалась до инфаркта.
Между улицей и железнодорожным полотном стоял не огражденный забором розовый дом в два этажа, перед ним выстроился ряд дровяных сарайчиков, темнела чугунная водокачка.
— И этот у меня вот где! — проговорил майор, вылезая из машины. — Все жильцы вроде работают, а на самом деле шляются по Центральному рынку, спекулируют.
— Когда-то тут пасся конь рыжей масти.
— Это давно было. Когда в доме одни цыгане жили.
— А теперь?
— Теперь всякий народ, но все равно гляди в оба. Все время что-нибудь случается. Весной четверых посадили за изнасилование.
Решили, что и на этот раз наверх пойдут вдвоем, а оставшиеся в машине последят, чтобы из дома никто не удрал.
За дверьми был облупленный, грязный коридор с квартирами по обе стороны. Где-то хныкал ребенок, на него покрикивала мать.
— Здесь… Только осторожно, не споткнитесь.
На второй этаж вела крутая скрипучая лестница без перил, со сбитыми ступеньками.
— Как в бочке… Держитесь рукой за стенку, — наставлял майор.
В дальнем конце коридора тускло светилось окно, на дворе светало.
Все же номеров квартир было не разглядеть, и майор принялся считать двери.
— Кажется, тут, — проворчал он и постучался.
Дверь открыли сразу, и Харий увидел женщину, кутающуюся во фланелевый халат. В лицо пахнуло теплым смрадом.
— Доброе утро!
— Доброе… — ответила женщина. Взгляд у нее был робкий и пугливый. Видно, утренние и вечерние визиты милиции были ей не в диковинку, казалось, она уже смирилась с очередной потерей.
— Виктор дома?
— Он спит.
Харий с майором прошли на кухню. Половину ее занимала плита, на которой стояла сковорода с недоеденной вечером картошкой. Стены пропитались дымом и кухонными запахами.
Майор, ничего не спрашивая, миновал кухню, нащупал у косяка выключатель. Комнату залил белый свет, лампочка была без абажура и очень яркая.
На диване, лицом кверху, лежал, раскрыв рот, Виктор Вазов-Войский. Он негромко похрапывал. Лицо его, покрытое трехдневной щетиной, выглядело серым. На полу стояли две пустые бутылки из-под крепленой бурды, неизвестно почему именуемой портвейном.
— Вставай! — Майор тряхнул спящего за плечо.
Приоткрылись воспаленные глаза, видно было, что он пытается оценить ситуацию, чтобы понять, как действовать дальше.
— Оставьте меня в покое, я спать хочу! — враждебно произнес парень и отвернулся было к стене, но участковый потянул его за плечо.
— Просыпайся-подымайся, — добродушно сказал он. — Скоро у тебя будет вволю времени, успеешь выспаться.
Женщина на кухне тихонько заплакала.
— В чем дело? — Молодой человек привстал с постели. И заросший, он разительно походил на Эрика Вецберза. Даже морщины те же, разве что более глубокие.
— Поедем, там узнаешь…
— Никуда я не поеду!
— Поедешь… поедешь… Давай-ка лезь в штаны, нам некогда.
— Вы на меня собак не вешайте. Моя совесть чистая.
— Тогда тем более поторопись.
