Главный врач госпиталя полковник; он прошел не одну войну и воевал на разных фронтах, он определенно поймет искушение, охватывающее человека, когда он оказывается в двух шагах от прекраснейшей страны, имя которой Свобода. Скорее всего расхлебывать кашу придется караульному, потому что полковник не поймет, как можно оставить пост, и солдатику дней пять или десять придется довольствоваться жидкой похлебкой на гауптвахте.
Солдатик был веселый — ему обещали отпуск. В марте, когда у них в деревне начнется пахота. А Ромуальд видел вспаханную степь? Видел? Ну, тогда незачем рассказывать. Нет, невеста его не ждет, он не хочет, чтобы сразу после службы его захомутали. Если не надо будет хозяйствовать вместо отца, он попробует поступить в сельхозтехникум. Жаль, что со службой не повезло — был бы в технических частях, воротился бы домой с пятью профессиями, а здесь — кем был, тем и останешься — ни пава, ни ворона.
Попав на чердак, Ромуальд сразу же начал переодеваться. Чтобы не испортить прекрасное алиби, он натянул сверху на серое летнее пальто ватник. Потом он его где-нибудь бросит. Сменил брюки — по цвету они не очень отличались от рабочих. Караульный запер дверь, подергал за ручку, хорошо ли заперто, и Сашко услышал, как он спускается по лестнице. Ромуальду было жаль, что солдатик не попадет в марте в свои степи. Такой славный паренек!
Сапоги… Шапка… Перчатки, поверх — рабочие рукавицы… Шарф… Теперь дорога каждая минута, каждая секунда, надо спешить.
Придерживая на плече куски жести, острые края которых даже сквозь одежду резали плечо, он отпер дверь и прислушался. На лестнице никого не было, откуда-то из длинного коридора доносились голоса и звон посуды — там раскладывали завтрак.
Ромуальд начал спускаться. Куски жести он переложил на левое плечо — теперь они закрывали его лицо и разглядеть его мог только встречный, а для тех, кто находился в боковых коридорах, оно оставалось невидимым.
Никого!
Он уже потянулся к ручке двери, ведущей во двор, как вдруг дверь открылась и в ней появилась какая- то медсестра с ведром. Увидев Ромуальда, сестра поставила ведро и придержала дверь, чтобы Ромуальд, мог пройти.
— Большое спасибо! — сказал он.
— Пожалуйста, пожалуйста! — любезно отвечала сестра.
Ромуальд медленно перешел двор, прислонил жесть к стене старой конюшни. Потом по одному брал куски, сгибал и совал в пустой мусорник. Он хотел оценить, как обстоит дело в тылу. Все было спокойно, только двое больных смотрели в окна четвертого этажа. Еще продолжался завтрак.
Ромуальд согнул очередной кусок жести и пошел к последней урне. Остановившись возле нее, он посмотрел за угол постройки и увидел борозду, какую оставляет в глубоком снегу стадо диких кабанов. Снег на поверхности борозды смерзся, значит, следов на ней не будет. Борозда упиралась в забор, но дыры там не было.
Придется лезть, другого выхода нет, подумал Ромуальд и, не оглядываясь, пошел за конюшню.
Оказалось, что перелезать через забор все-таки не надо. Там, где борозда упиралась в забор, доски держались только на верхних гвоздях и их можно было отодвинуть в сторону, как занавеску.
По другую сторону улицы, как раз напротив лаза, дворник сгребал выпавший за ночь снег.
Ромуальд прищурил близорукие глаза. Обратного пути не было. Пролезая сквозь щель, он окликнул дворника:
— Бог помочь, хозяин! Дворник распрямил спину:
— Ох, нарветесь вы однажды, лазальщики! Всыпят вам!
Ромуальд быстро зашагал по улице, Он подумал, что надо бы скинуть ватник, но нельзя было задерживаться. Мимо проехало такси и остановилось неподалеку. Он перешел улицу и зашагал дальше. Сзади стукнула дверца машины.
Интересно, уедет или вернется? Нет, гул мотора приближался. Ромуальд остановился и поднял руку.
— Куда?
— На взморье.
— Взморье от Айнажи до Колки, а от Колки до маяка Папе и еще чуть дальше!
— В Лиелупе.
— Могли бы и на электричке съездить! — пробурчал шофер, включая счетчик. Должно быть, он не слишком рассчитывал на чаевые.
Бежать из тюрьмы Ромуальда Сашко вынудила денежная реформа. О ней ходили слухи еще тогда, когда он был на свободе. Рассказывали, будто какой-то художник показывал какому-то деятелю эскизы новых денег. Копейки и более крупные номиналы — один, два, три и пять рублей. А в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году якобы были изготовлены пробные образцы, и теперь их вертит так и сяк умное и тайное жюри. Монеты изготовлены из сплава меди и никеля. На одной стороне государственный герб, на другой — номинал.
До Ромуальда Сашко дошли сведения, распространителю которых надо было бы напилить много-много дров в самых удаленных северных областях страны. Но, как это обычно бывает, Ромуальд не воспользовался счастливой случайностью. Может быть, потому, что о смене денег болтали и другие, чья информация была совсем неправдоподобной и противоречивой. После бурного всплеска слухов разговоры затихли.
Но где—то на монетных дворах уже вращались трансмиссии, гравировались матрицы, подготавливался металл. Уважаемое жюри отклонило проекты монет по два, три и пять рублей, — и они остались только пробными образцами — объектом вожделения крупнейших нумизматов мира. Зато рубли были приняты, и в тысяча девятьсот шестьдесят первом году они со звоном покатились в народ.
За годы благоденствия Ромуальд Сашко успел снять неплохой навар с прибыли доверенного ему предприятия. Когда же пришло время рассчитываться, суд отнял у него довольно много; но «довольно много» не значит «все». Сашко лишился квартиры и счета в сберкассе, лишился автомашины и дачи. Разумеется, это причинило ему боль, но не помешало злорадствовать над неудачниками, которые искали его тайники. Они думали и действовали по шаблону, а Сашко мыслил нешаблонно. Он не прятал пачки денег, как другие, в стенах ванной, не замуровывал их в печь и не закапывал в саду. Он был слишком умен и не так алчен, чтобы держать деньги поблизости и ежеутренне проверять, не вскрыт ли тайник.
Но мудреца постигла беда мудрецов. Если ему не удастся бежать, то тридцать первого марта все его накопления превратятся в груду бесполезной бумаги — в золото он вложил совсем мало — и он выйдет из тюрьмы почти таким же нищим, как какой-нибудь ничтожный «крысолов», который крадет простыни с чердаков и варенье из подвалов.
Я слишком стар, чтобы быть нищим, подумал Ромуальд и решил бежать. К тому же он считал своей обязанностью обеспечить будущее Хуго.
— Остановите, пожалуйста! Я куплю лопату!
— Еще один такой пассажир сегодня, и мой план погорел! — сердился шофер. Он вообще был из породы ворчунов.
Мороз тронул только верхний слой песка, глубже он был сухой и рассыпчатый. Вытащив из ямы облипший песком чемодан, Ромуальд заботливо отер его ватником.
Ватник и лопату он бросил в лесу, где-то в полукилометре от ямы, чтобы какой-нибудь любитель ребусов не вздумал проводить параллели, и пошел на станцию. Он уже пожалел, что отпустил такси, но шофер ему не понравился, к тому же слишком это подозрительно: человек уходит с лопатой, а возвращается с большим чемоданом. Шофер непременно заметил бы белые песчинки за уголками чемодана.
Ромуальд вышел в Засулауксе, потому что беглецу разгуливать по центру Риги было бы более чем глупо. Здесь он взял другое такси и поехал к Крысе.
Никогда еще Крыса не продавал золото так выгодно, как в этот раз. Он продал все, что имел, и страдал от того, что больше золота не было. Он предложил Ромуальду ведро пятилатовиков, и Ромуальд купил, но в его чемодане оставалось еще немало денег.
— Я оставлю тебе неколько тысяч, чтобы ты ежемесячно посылал деньги моему мальчику, — сказал Сашко.
— Десять процентов за обмен, — ответил Крыса и тут же разозлился на самого себя за то, что не
