штуку: она взрывалась, и нате - все вокруг засыпано листовками. Лишь один раз патрули углядели какого-то подозрительного типа,
который что-то прилаживал у забора в Красногвардейске. Они конечно, закричали - 'стой, руки вверх'. Тип задал деру, патрульные - за ним. Стрельнули пару раз вдогонку, а им из проулка - автоматная очередь в упор. Так и ушли, гадюки...
Отец Афанасий был обеспокоен не менее. Неприятные вести приносили приходские старосты. Народ распустился. Казалось было, что вот, утверждается вера, и все смотрят пастырю своему в рот, ловят каждое его слово. Нет, находятся дерзкие, говорят, можно и без священников веру блюсти. А один заявил, что бога в душе своей надо сперва искать, а потом уж в храме. Да и тех, кто к вере так и не обратился, немало еще, ох, немало.
Но все то заботы обычные. Теперь же с иной заботой хлопоты прибавились. Пророчица некая объявилась. И поначалу вовсе не чувствовал отец Афанасий беспокойства. Ну ходит блажная бабенка по деревням, и проповедует. В проповедях тех ничего страшного не углядывалось - да примерно те же слова, что сам отец Афанасий провозглашал с амвона не раз. Милосердным, дескать, надо быть, от страстей плотских бежать, веру блюсти, братьям свои единоверным воспомоществовать всячески. И привечали ее в деревнях. Церквы-то, почитай, только в Славьгороде да в Красногвардейске. А бабенка, видать, божье слово душевно выговаривала.
Да, но вот только с недавних пор странное стали доносить. Что бабенка эта, прозывавшаяся пророчицей Татианой, нехорошее стала проповедовать. Что пастыри наши больше не о спасении души заблудших заботятся, а о том, как паству стричь. Что начальники над народом о мире да милосердии говорят, а сами камень за пазухой носят, и ради корысти своей готовы народ свой в бедствия ввергнуть. И что вовсе уж скверно, нашлись у нее подражатели, иные из которых завели крамольные, еретические речи. Самозванцы, дескать, нами правят, а пастыри самозванные священства не достойны, да и с богом без посредства попа говорить можно, ибо бог в душе, а не в обрядах. И прочее в том же духе.
Потеребил отец Афанасий свою роскошную курчавую, черную, как смоль, бороду, да и решил сходить на поклон к наибольшему человеку, к Тимофею Алексеевичу Боковлеву.
Боковлев принял священника сразу. Выслушав его жалобы, он помолчал минуту, потом покачал головой:
'Чует мое сердце, кто-то воду мутит с дальним прицелом. Нападения, листовки эти, да еще твоя пророчица. Бьюсь об заклад, этим всем один кукловод движет. А пророчица твоя, сдается, это пока единственная ниточка к тому кукловоду. Так что спасибо, отец, за рассказ. Надо будет эту блаженную Татиану тихонечко, без шума, взять, да и тряхнуть как следует. Глядишь, из нее что интересное и посыплется'.
'Хорошо бы!' - горячо поддержал его отец Афанасий. - 'А то эта блажная народ смущает, против властей восстанавливает'.
'Только вот поймать ее как? Есть у нее постоянное пристанище?'
Отец Афанасий развел руками:
'Ничего о сем не слышал. Как люди мои говорят, сегодня она там, завтра здесь. В городах ни разу не объявлялась, все по деревням'.
'Так как же ловить?' - недовольно дернул щекой Боковлев. - 'Пока в одну деревню людей пошлешь, глядь - а она уж в следующей'.
'А я тебе, сынок ('сынок' был старше 'отца' едва ли не в полтора раза), списочек дам', - ласково пообещал Афанасий.
'Какой еще списочек?' - буркнул предводитель Центральных.
'А старосты приходские точно доносят, в каком селении та пророчица побывала, да какого числа. На карту поглядеть, и видно будет, в какие деревни она может направиться, а куда стопы не повернет, ибо уже побывала там днями. По одному и тому же месту ходить она не будет - незачем, да и подаяние скуднее'.
'Ясно', - бросил командующий дивизией, - 'тащи свой списочек'.
'А он у меня как раз с собой. Не угодно ли взглянуть?'
Засады были посланы в несколько деревень с наказом - брать живьем и по возможности без шума, не на глазах у деревенских...
'...О любви к ближнему проповедуют, а сами оружье копят, и в одних супротив других злобу исподволь возбуждают' - пророчица печально покачала головой. - 'А в чем перед Господом вина тех же чад Господних, что под другим начальством живут? И за то на них с мечом идти?' - она вопросительно поглядела на слушателей. - 'Какая же в том справедливость, скажите по совести? Разве ж мало нынче сирот, чтобы еще новых плодить, да души христианские губить?'
Бабы сочувственно заохали и закивали головами, мужики молча поджали губы.
'Против соблазнов греховных нас наставляют, а кто в Славьгороде бывает, может поглядеть, какие хоромы себе обустроил батюшка наш Афанасий, да какую жизнь он там ведет' - продолжала Татьяна. - 'Матушки у него нет, а посчитать, сколько баб у него в дому перебывало, да и не по одной зараз, - пальцев на руках не хватит. Срам один. В грехе живет, а еще пастырем зовется!'
Помолчав, один из мужиков помоложе спросил:
'А чего нового на свете слыхать?' - Седобородый старик осуждающе посмотрел на молодого и прыткого, но смолчал.
'Хорошего-то мало слышно', - горестно ответила Татьяна. - 'Вона, в Озерках, что к северу, схоронили троих молодых мужиков. Сказывают, послали их с большим отрядом в чужую землю, против Зеленодольских. Ну, и поубивали народу с обеих сторон. А толку в том что? Только похороны по деревням. Опять в семьях работников не досчитаются...' - она горестно всплеснула руками.
Бабы собрали пророчице в дорогу нехитрую снедь. Завязав ее узелком, поклонившись миру, перекрестившись да пробормотав слова благословения (разобрать можно было только 'да пребудете с миром...'), пророчица вздохнула и промолвила:
'Хорошо тут у вас, можно сказать - истинная благодать, да пора мне уже в иные селения, к иным людям слово божие нести. Прощайте на том', - и она повернулась и споро двинулась по пыльному проселку под палящим августовским солнцем. Легкий ветерок изредка колебал подол ее длинного темного платья, да концы белого платка, повязанного на голове.
'Идет!' - громко прошептал один из тройки патрульных, сидевших в засаде среди молодого елового подлеска у самой дороги. Он оторвал от глаз бинокль и добавил:
'В точности она - как староста по рации описал'.
'Будем брать', - веско сказал крепко сколоченный мужик в камуфляже, сидевший на траве, держа автомат между колен. - 'Ты', - он ткнул пальцем в наблюдателя, - 'остановишь ее. Сразу укладывай носом в землю и тщательно обыскивай. Даром что баба, и что блажная. Приказ от самого генерала идет. Сказано было, баба эта не простая, с двойным дном. Лопухнешься, а ну как у нее за пазухой между сисек ствол припрятан?' - он строго погрозил пальцем улыбнувшемуся было молодому патрульному.
'Ты заляжешь в кювете с автоматом наизготовку. Да не лежи у него за спиной, а зайди сбоку, чтобы он тебе эту бабу не заслонял. Будешь, значит, напарника страховать. Коли эта баба бежать вздумает, или за оружие схватится, бей по ногам. Не вздумай на поражение стрелять, яйца откручу - медленно- медленно! Приказ - только живьем. Понял?' - и он снова погрозил молодому, на этот раз кулаком. - 'Я же прикрою вас из ельничка. Маловероятно, но вдруг ее тоже кто-то со стороны страхует?'
'Правильно, старшой!' - одобрил его рослый и плечистый молодой человек в щеголеватой летней курточке из тонкой шелковой ткани и джинсах, сидевший на маленьком пеньке чуть поодаль, свободно свесив с колен руку с длинноствольным пистолетом 'Доретта'. - 'А я с другой стороны за этим присмотрю'.
Татьяна миновала огороды и поля за околицей, приблизилась лесная опушка и вот уже дорога нырнула в лес. Увидев впереди на дороге человека в камуфляже с автоматом, она не удивилась - патруль. Потом в ее сознании шевельнулось сомнение: второй раз она уже на этой дороге и раньше поста здесь не было. Впрочем, мало ли по какой причине решили поставить? Но все же... Где второй патрульный? - Мысли ее закрутились все быстрее и быстрее.
А-а, вон чуть поблескивает на солнце грязно-зеленая каска и виднеется вороненый ствол автомата
