Я поднялась с колен.
Мы убили нашего бога, но он простил нас.
Мы поработили варваров, но один из них, тот, кому мы причинили больше всех страданий, вернулся в Дат-Лахан, чтобы спасти нас от самих себя.
И теперь кто-то должен рассказать эту историю.
Я положила на каменный пол рядом с собой огромный том «Смертоносного евангелия». Медленно и уверенно я раскрыла его и стала перелистывать древние, потрескавшиеся страницы в поисках чистой.
Праздник длился всю ночь.
Странный это был праздник: четыреста тысяч человек были мертвы, а у каждого из тех, кто остался жив, был убит друг, родственник, любимый. Варвары достали свои тамбурины и затянули древние песнопения во славу Анархана. Азенаты с глазами, полными слез, запели гимны в честь Единственного, которые уже много веков никто не исполнял.
На всех площадях города разожгли костры. Дождь был не таким сильным, чтобы затушить их, а когда это все-таки происходило, их тут же разжигали вновь — под навесом, как надежду, которую ни в коем случае нельзя терять. Люди жались друг к другу. Не было больше ни варваров, ни азенатов. Лишь пляшущее перед глазами пламя костра.
Лайшама долго искали. Жив ли он? Казалось, с наступлением темноты он просто исчез. Люди хотели вновь увидеть его. Хотели в знак благодарности взять его на руки и поднять на стены, нет, к самым звездам. Хотели столько — о, сколько! ему сказать, ибо он победил не только сентаев — он победил страх, а эта победа бесценна. И его искали всю ночь, выкрикивая под дождем его имя, его прежнее имя, до самого утра, а еще пели в надежде, что, может быть, это заставит его вернуться, хоть и почему-то ясно чувствовали, что он больше не придет.
Странный это был праздник.
Лайшам нашел убежище на заброшенной вилле, где ему уже случалось бывать. Растянувшись на ложе, широко раскрыв глаза, он улыбался своему прошлому. Комната была полна призраков. Одни из них были еще маленькими, они только что родились и боязливо жались к дверному косяку. Другие, постарше, сидели в изголовье его дивана, совсем рядом с ним. И от их легкого дыхания у него шевелились волосы. А за окном пели, танцевали, кричали люди. Он часто слышал свое имя. Они звали его: «Тириус! Тириус!»
Это имя.
Дождь стучал по мостовым и по террасе тихо, как во сне. Бледный лунный свет разливался по земле как молоко. Лайшам думал обо всех тех, кто умер, но продолжал приходить к нему, жил на этой земле. Его мускулы были тверже камня. Его меч, почерневший от крови врагов, лежал на низком столике. Вождь варваров больше не чувствовал усталости. Этой ночью он наконец видел своих мертвецов, был с ними наедине, ибо кроме них у него ничего не осталось.
С рассветом они исчезли навсегда.
Лайшам нехотя встал. Он взял из вазы плод и стал задумчиво жевать его, глядя туда, где еще только что были призраки. Дат-Лахан наконец забылся сном. Завтра, послезавтра город начнет залечивать раны. Ну а пока он спал, как изможденный зверь, которого наконец покинула лихорадка.
Вождь варваров вышел на террасу. Небо было чистым, но поднялся небольшой ветерок, который гнал облака над необъятным озером. Он вспомнил фразу, которую услышал однажды, стоя над еще ярче отливавшими бирюзой водами. «Говорят, если бросить туда что-то очень для тебя дорогое, исполнится твое самое заветное желание». Озеро Вздохов: он загадал, чтобы его молодая жена никогда не умерла. Он загадал…
Сжимая в руке меч, Тириус Бархан повернулся к горам и медленно разжал пальцы. Меч упал на землю.
В небе мелькнула тень ястреба.
Пришло время покинуть Дат-Лахан.
Эпилог
Прочь.
Он оставляет позади этот древний мир — этот древний, древний мир, превратившийся в руины. Завтра, через несколько месяцев, быть может, через несколько лет сентаи вернутся. Возможно, он ошибается, но это кажется ему неизбежным.
Тогда он переводит взгляд на Вечные горы. Как они красивы, как огромны. Девственные снега. Разломы, вершины, а дальше еще вершины, еще более высокие, еще более величественные, расселины, ледники, каменные чудовища, которые не приснятся даже во сне. Край света. Говорят, что эту преграду невозможно преодолеть. Говорят, что эти вершины так высоки, что на них нечем дышать. Говорят, что за ними нет ничего. Но он не верит, что это так.
Он разворачивается, глядит на бескрайние каньоны, на это бескрайнее великолепие. Он уверен, что где-то в мире есть что-то еще. Что-то еще более огромное и более прекрасное — но одинокое. То, что находится позади гор — он еще не знает, что это, но отныне он будет жить там. Так или иначе, по эту сторону гор ему больше делать нечего. Его жена мертва. Его друзья мертвы. Он лишился Возмездия. Ему уже некого ненавидеть.
Он вспоминает себя ребенком. Вспоминает своих родителей, нападение сентаев, смятение и ужас, и смерть невинности. Он вновь видит перед собой эти образы, но ничего не чувствует. Он никогда не думал, что это возможно, и однако же это так. Как будто ему суждено возродиться.
«Когда теряешь все, ты становишься легким, как ветер. Ты становишься одним целым с облаками. И вместе с ними плывешь по воле ветра».
Он переберется через эти горы. Он уже представляет, как будет стоять, одинокий, как маленькая точка на бескрайнем белом просторе, и никого не будет вокруг, кроме орлов, горных баранов и шелеста ветра.
Какое великолепие. Какое непостижимое великолепие.
Он опирается рукой о выступ скалы и, стиснув зубы, подтягивается. Руки у него все в запекшейся крови. Собственной крови, крови его солдат, крови его врагов. Вдалеке встает солнце и светит для него одного. Он оборачивается и смотрит. Двумя руками он медленно снимает шлем.
И делает глубокий вдох.
Приложение
У монахинь Скорбящей Матери есть обычай слагать в честь умерших насильственной смертью (убитых в бою, казненных) небольшие стихотворения об их последних минутах. В центре этих написанных свободным стихом в состоянии нарочно вызванного транса коротких восхвалений обычно находится чувство или конкретное воспоминание. С этой целью сестры, которые их сочиняют, обычно пытаются войти в контакт с духом усопшего и прочесть его последние мысли, которые, как дымка, витают вокруг него. В монастырских тайных книгах эти стихотворения обычно собраны вокруг одного смыслового стержня. Здесь речь идет о людях, знавших Лайшама: было написано одиннадцать стихотворений с в общей сложности девяноста одной строкой.
Эта цифра, вероятно, имеет символическое значение в посмертной мифологии Единственного. Согласно «Смертоносному евангелию», спаситель родился в году 891 (или девять раз по девяносто девять) после Изгнания.
Не забывай нас слишком скоро.
Не знаю: я видела, как ты
Переходишь через горы
Чтобы скорее обрести
Другой мир и скорее залечить
Твои раны. Но
Быть может, так и лучше:
Исчезнуть из твоей памяти — значит
Навсегда соединиться с мертвыми.
«И продолжай искать Лайшама».
Я помню эти последние слова и
Тот давний день, когда тебя
