дагобы и дотронется хотя бы кончиком пальца до каменного будды, станет могучим, как Сери Рама. Исполнится самое заветное желание смельчака.
— Я хочу туда! — воскликнул Онтовирьо.
— А не боишься?
Вместо ответа принц устремился в ворота и помчался по каменному коридору. Богослов едва поспевал за ним. Дорога на вершину храма вилась спиралью. Вскоре Онтовирьо сделалось жутко, и он замедлил шаг. Пустынный, заброшенный много веков назад храм… Гулкие коридоры, рельефные изображения чудовищ и небесных фей на стенах, балюстрады с нишами, в которых сотни статуй будды. Храм, почти засыпанный белым вулканическим пеплом. Давным-давно никто уже не поклоняется его богам, суеверные путники далеко стороной объезжают «чудесную гору». И только смельчаки изредка наведываются сюда. Безлюдье и могильная тишина… И в этой тишине особенно пугают собственные шаги. Как будто бы ты вторгся в царство мертвых.
Онтовирьо шел и шел. А перед глазами развертывались все новые и новые рельефные картины, и этой каменной книге не было конца. Принц видел на стене изображения парусных кораблей и боевых колесниц, города, деревни, джунгли и море, королей на тронах и работающих в поле крестьян. И постепенно принцу стало казаться, что он слышит голоса этих каменных людей, их смех и песни. Они пели так же заунывно, как поют сейчас крестьяне на заливных полях — савахах. Должно быть, к ногам тех так же присасывались черные пиявки и так же палило тогда солнце. Все было так же. Только не было голландцев и компании. Когда яванцы создавали этот великий храм, голландцы еще пребывали в варварстве.
Яванцы знали приемы окраски тканей батик еще в те времена, когда голландцы рядились в звериные шкуры. С глубокой древности на Яве известны кукольно-теневой театр — вайянг и оркестр особых музыкальных инструментов — гамелан.
В первых веках нашей эры на островах Нусантары уже существовали могущественнейшие индо- яванские рабовладельческие государства Тарума, Калинга, Малайя, Шривиджайя. Ява и Суматра славились художественными ремеслами, мастеровыми — каменщиками, деревообделочниками, медниками, керамистами, ткачами. Изделия из слоновой кости, золота, серебра, хозяйственные орудия из железа и бронзы вывозились отсюда на кораблях в Индию, Китай, на Ближний Восток. Высока была техника ирригационного строительства: так, правитель Тарумы, как о том свидетельствует хроника, всего лишь за двадцать дней смог прорыть канал длиной в пятнадцать километров. А было это в 450 году! Архитектура и искусство достигли таких высот, что могли выдержать сравнение с лучшими образцами архитектуры и искусства других стран мира.
В VIII веке, когда яванские каменотесы возводили этот храм Боробудур, голландские племена, разрозненные, враждующие между собой, находились в рабстве у франков и саксов. Яванцы создали прекрасные величественные храмы Прамбанана и Панатарана; сокровищницей искусств стал остров Бали. В X веке на Яве появились книги, написанные прозой и в ритмизированной форме. Онтовирьо видел в дворцовой библиотеке самую древнюю из них, «Чандакарану», — руководство по стихосложению.
То была могучая культура великих островных империй.
Куда девались эти империи? Почему голландцы, которые на протяжении всей своей истории оказывались в рабстве то у римлян, то у саксов, то у бургундских герцогов, то у испанцев, в конце концов возвысились, обрели силу и даже смогли захватить Нусан-тару? Ведь еще в эпоху огромной империи Маджапахит, в XIV веке, Голландия была всего лишь графством.
Киай Моджо ответил и на этот вопрос: островные государства погибли потому, что они враждовали между собой. С проникновением в XIII веке ислама на архипелаг вражда нередко носила религиозный характер, так как раджи, принявшие религию ислама, считали своим долгом вести войну против индуистских княжеств.
Голландцы возвысились потому, что совершили революцию, прогнали Габсбургов и создали независимое государство Нидерланды. Теперь они владычествуют над яванцами, а принц Онтовирьо с изумлением взирает на обломки погибших культур, на «чудесную гору» — дело рук его могучих предков.
Почему народ, испытавший на себе чужеземный гнет, сделавший революцию, поработил другой народ? Революция… В этом слове было что-то тревожное, волнующее. Революция — гроза королей, династий.
В истории Нусантары были крестьянские войны. Крестьяне рубили головы раджам, захватывали кра- тоны, устанавливали свою власть.
Но в конце концов почему-то верх одерживали султаны и сусухунаны. Они-то и пустили на острова всех этих беланда.
Неужели так будет продолжаться вечно?.. Принц невольно остановился перед изображением прекрасной яванки, сидящей под ветвистым плодовым деревом. Крестьянка едва приметно улыбалась. Синяя тень падала на ее лицо, и оно казалось почти живым, одухотворенным. Онтовирьо вздрогнул. «Ее глазами на меня, смотрит сама вечность…» — подумал он. И еще он подумал, что, может быть, изображение не выдумка мастера; возможно, много веков назад жила девушка-крестьянка, пела песни, любила и ее любили. И художник, любивший девушку, навеки запечатлел ее образ на каменной стене. Онтовирьо дружелюбно погладил прохладный серый камень и зашагал по выщербленным плитам наверх.
Желтый свет ударил ему в глаза. Он стоял на самой верхней террасе. Вершины окрестных гор были ему по плечо. Внизу в фиолетовой дымке зеленели кроны пальм и канари.
На трех террасах стояло семьдесят два огромных каменных колокола с отверстиями, и внутри каждого колокола виднелась статуя божества. Принц переходил от дагобы к дагобе. Он готовился совершить великий грех и потому сильно волновался.
Киай Моджо с доброй улыбкой наблюдал за юношей. Пусть хоть раз поверит в чудо… Когда вырастет, поймет, что чудес не бывает. Чтобы хоть немножко скрасить свою тяжелую жизнь, люди придумали сказки и легенды…
…Онтовирьо заглянул в ромбовидное отверстие. Бесстрастное лицо каменного истукана. Тяжелые полуопущенные веки, таинственная зовущая улыбка на толстых губах. Онтовирьо протянул руку и дотронулся пальцами до статуи.
— О восседающий на лотосе, — произнес он как заклинание, — я — человек иной веры, мусульманин, и совершаю тяжкий грех, от которого не очистит даже омовение. У меня много желаний. Но важнее их всех одно: уничтожь Ост-Индскую компанию вместе со всеми губернаторами и солдатами. Я не боюсь адского огня, только сделай это доброе дело. Если ты мудрый, то все поймешь…
«Против голландских пушек и кораблей бессилён даже аллах, а чего же тогда ждать от каменного идола, от которого здесь отвернулись люди, — с иронией подумал Моджо. — Восседающий на лотосе не знает тактики современного боя, и как ему справиться с хитрыми, изворотливыми голландцами?..»
— Ты настоящий герой — пахлаван, как твой предок принц Дипонегоро, — сказал Моджо. — Дипонегоро не боялся ни адского огня, ни голландских пушек. А твой прадед любил говорить, что умный грешник скорее попадет в рай, чем праведный дурак. Когда они вернулись в Тегалреджо, то узнали, что Моджо ждет гонец из Суракарты. «Султан султанов» повелевал священнослужителю немедленно прибыть во дворец. Озадаченный столь высоким вниманием к его ничтожной особе, Киай поспешно собрался, простился с Онтовирьо и Рату Агенг и отбыл в Соло.
Здесь его ошеломили вестью: Нидерландской Ост-Индской компании больше не существует! Французские революционные войска заняли Голландию и провозгласили там Батавскую республику. Штатгальтер Вильгельм V бежал в Англию. Долги и имущество Ост-Индской компании Батавская республика принимает на себя…
Богослов не знал, что и подумать.
…Онтовирьо исполнилось двадцать лет. Он овладел всеми науками и мог считаться богословом. Но с тех пор, как Киай Моджо покинул Тегалреджо, принц занимался без особого усердия. Заповеди пророка Мухаммада и афоризмы древних имамов нагоняли на него дикую тоску. Перед Онтовирьо лежали пухлые тома в кожаных переплетах. На страницах книг святые старцы спорили о каких-то мелочах, давали нелепые наставления. Они, конечно, не знали ни астрономии, ни математики: ибо ни один разумный человек не стал бы утверждать, что небо выложено золотом и алмазами. Как всю эту нелепость преподносить верующим? Киай Моджо был намного мудрее всех этих святых имамов и шейхов. Но Моджо рядом не было, и первые годы Онтовирьо сильно скучал по богослову. Прямая натура Онтовирьо не терпела ни малейшей лжи, если
