– Быстро собирайте карты. Не трогайте пепельницу, я сама её высыплю, и стакан с анисовым ликёром, вот он стоит на столике у стены, передайте его мне, пожалуйста… Никогда не думала, что день так быстро увеличивается. Он опять скажет, что здесь накурено.
– А ведь окно было всё время раскрыто настежь.
– Это не имеет значения, у него нюх как у охотничьего пса. Вы уронили карту.
– «Карта упала – судьбу сказала», – важно произнёс Массо. – Я поднимаю её, это девятка пик – к неприятностям…
– Ах вы старый колдун!.. Слышите, кто-то подъехал? Это он?
– Нет-нет, это такси. К тому же он подъехал бы не с этой стороны.
– Почему? Он теперь каждый день бывает в банке, потому что Самодержец никак не поправится.
– Чтобы ему доставить удовольствие?
– Да… Вернее, нет… Чтобы его заменить… – Пф-ф…
– Послушайте, он всё-таки сын своего отца, он же унаследует его банк. А вам кажется нелепым, что он туда ежедневно ходит…
– Вовсе нет, дорогой друг, вовсе нет. Лучше, чем кто бы то ни было, отнюдь не хуже любого другого, никак не меньше, чем мсье такой-то и такой-то…
– Стоп!
– …я очень точно представляю себе, что есть банк.
– В самом деле? Ишь ты!..
– И доказательство тому, мадам…
Он отгибает по старинной моде уголки крахмального воротничка, подтягивает галстук и, приосанившись, трясёт головой, изображая, что у него отвислые щёки.
– Лаффит?
– Что – Лаффит? Разве он был такой?
– А почём я знаю? Но искренне желаю ему этого. А ну-ка, отдавайте мне три франка двадцать сантимов, которые вы проиграли мне в безик… Так, благодарю вас. Бог воздаст вам стократно.
– Получится не больше шестнадцати луи… А вот теперь и в самом деле он… вы поужинаете с нами?
Массо бросает жадный взгляд на ломберный столик, который уже сложили:
– Давайте сыграем на мой ужин. Если я выиграю, то остаюсь. Если проиграю, то вы меня оставляете ужинать, чтобы утешить…
Не зная, чем заняться, Массо следует за мной в столовую, где я рассеянно ставлю приборы, поправляю цветы в вазе, переставляю бокалы… Единственное дерево в садике, каштан, упирается в оконное стекло листьями, высветляющимися от падающего на них электрического света, они теперь кажутся блёкло- зелёными, словно совсем молодые стручки…
– Поглядите, Массо, у этого каштана будут тёмнокрасные свечки. Это видно по цвету почек… уже видно…
Он соглашается, покачивая своим печальным черепом, обтянутым пергаментной кожей, которую не в силах прикрыть пряди тщательно распределённых длинных волос, подобных пучкам высохшей травы… Привыкшая восхищаться внешностью Жана, я быстро отвожу взгляд от Массо, и он упирается в открытую дверь.
– Это не он, – с горькой проницательностью замечает Массо.
«Он»… Массо не произносит имя Жана… И я тоже говорю «Он», как все фанатичные влюблённые. Но я краснею, когда мы, будто сообщники, что нас отнюдь не возвышает, понижаем голос, как слуга Виктор, который, склонившись над кухонным лифтом, соединяющим кухню со столовой, сообщает громким шёпотом невидимой кухарке: «Он сказал, что соус сегодня не удался… Он заметил, что компотница склеена…»
В прихожей резко зазвонил телефон…
– Ой, телефон, ненавижу… Моя бы воля, я разбила бы его… Алло! Это ты, Жан?
Я заранее знаю, что мне скажет этот далёкий чёткий голос, голос Жана, но звучащий в нос, словно он насмехается надо мною…
– Алло… Да, это я… Послушай, не жди меня к ужину, мне придётся остаться здесь с папой, нынче вечером он чувствует себя неважно…
– А?
– Да… Ты меня слышишь? Алло?.. Что с этим аппаратом?.. Алло… Я вернусь сразу же после ужина… Ты одна?
– Нет, здесь Массо…
– О, раз Массо здесь…
– Что ты говоришь?
– Ничего… До скорого!
– Да… До скорого.
Я в сердцах вешаю ненавистную трубку, как бы специально созданную для того, чтобы быстро
