– Так что же ты собираешься делать?
Я хотела ответить ему одним взглядом, но его глаза избегали встречи с моими, и это было так же однозначно, как если бы он сказал: «Нет, нет, ещё слишком рано…» И выражение его лица было при этом таким строгим и серьёзным, что казалось: он хочет убить во мне всякую надежду. Я с трудом сдержала улыбку – ведь он не догадывался, что я готова его ждать всю свою жизнь…
– Что я собираюсь делать?.. Это зависит немного и от тебя, Жан… Я говорю «немного», но… Я начну с того, что дам тебе возможность поспать, потому что уже поздно, а тебе завтра работать…
Я, держа в руках нефритовую грушу, старинную, с трещиной, гладила её и в то же время искала глазами другой след моего пребывания в этой комнате. Я гладила её, холодную и отполированную, а потом сунула в свою сумку.
– Ты мне ничего не скажешь, Жан?
Он не спускал взгляда с моих рук, видимо ощущая символический смысл их жеста – уход.
– Прощай, мой молчаливый.
Когда я встала, то почувствовала, что моё доверие и упорство вот-вот рухнут, как, впрочем, и моё тело. Я поправила шляпу, чтобы уйти, и сказала себе: «Он даст мне уйти… Но я ещё не ушла. Я ухвачусь за любой предлог. Я ещё не ушла». Он тоже встал – он был на голову выше меня. Я подняла на него глаза, и меня охватило странное чувство невероятного уважения к самой себе, вернее, к той, какой я была несколько недель назад, к Рене прошлого сезона – к женщине, которая обладала этим мужчиной.
– Мой молчаливый, ты не говоришь ни слова, а уж тем более не пишешь. В каком молчании ты меня оставил…
Он опустил голову и отвёл взгляд, который вдруг стал бегущим, отчего Жан сразу же подурнел.
– Что поделаешь… Отвечать, писать… Снова сцены, обмен ужасными словами, которые потом нельзя забыть… Добавлять ещё яду, когда мы и так уже не можем ничего принять друг от друга?..
– Верно, что… – услужливо поддакнула я.
А про себя подумала: «Я прекрасно знаю, что он далёк от совершенства. Если судьба мне его вернёт я не раз ещё увижу у него улыбку некоего вороватого животного, он уходит от тяжёлой правды, от любого усилия, которое надо сделать. Я прекрасно знаю, что он способен, прежде чем что-то отдать, потребовать от меня полной отдачи, да ещё при этом изящно извиниться, что не требует большего. Но поскольку он таков, каков есть, я нахожу его, как говорят в народе, „достаточно хорошим для себя“, поскольку у меня нет ни желания, ни права принадлежать исключительно герою, я, несовершенная, хочу получить этого несовершенного Жана, и никакого другого…»
– Так что же, Жан, до свидания?
Я протянула ему руку, и, когда он наклонился, чтобы поцеловать её, я увидела, как нервно трепещет под его ноздрями прелестная складочка на верхней губе. Я колебалась лишь мгновение: вернуть его во что бы то ни стало, и не важно, каким путём. Выиграть время! Упасть с ним вместе, но не для того, чтобы мучить друг друга, а в надежде, что из тягостной чёрной услады, из густого мускусного ила пробьётся на свет чистый новый росток – ирис благородного изгиба, любовь, которой мы будем достойны…
Быстрыми пальцами я, словно невзначай, коснулась его уха. Он вздрогнул и отвернулся, как женщина, которую желают соблазнить.
– Мой дорогой…
Он покачал головой и глухо сказал:
– Осторожно! Это опять всего лишь желание… Взглядом он снова касался того, что его во мне больше всего привлекало: мои плечи, грудь, руки, которые я стиснула, чтобы не начать его слишком быстро ласкать…
– Я говорю тебе, слышишь, что это лишь желание!
– Да, да, – кивком подтвердила я.
Рука моего хозяина легла мне на плечи.
– Тебе этого достаточно? Тебе этого достаточно? Только этого ты от меня хочешь? Только это ты мне можешь дать?
Не в силах врать, я скользнула в его объятия и закрыла глаза, чтобы он не увидел, что я отдаю ему свою душу.
Солнце садится и удлиняет на морской глади тени колючих рифов. Прошло уже много времени, а я всё ещё сижу здесь, под полотняным тентом, опёршись о золотистую кирпичную стенку. Там, вдали, на самом верху ажурной скалы виднеется маленький чёрный силуэт, который то приближается, то останавливается, то снова двигается вперёд… Это он. Он тоже наверняка видит оттуда моё белое платье. Он придёт, но торопиться не будет, ведь он знает, что я его жду. Когда я увижу его здесь внизу – чёрную фигуру на жёлтом песке, – только тогда я встану и пойду ему навстречу. Я тоже не буду спешить, потому что он ведь идёт ко мне. Он обнимет меня за плечи и скажет, что день был прекрасный, что он видел какую-то вспорхнувшую птичку и куница шмыгнула у него под ногами. Мы говорим немного, но наши паузы между произносимыми фразами полны содержания и доверия – за прошедшие два месяца мы уже всё друг другу порассказали, и слова наши постепенно щедро обогатили нас друг другом…
Завтра он должен уехать, и сейчас его главная забота – с толком использовать каждый час своих коротких каникул в этом краю, который он так любит. Он радостно шагает вдоль моря, он здесь деятелен, будто преуспевающий крестьянин… Я стараюсь не отставать от него, но всё же иду чуть поодаль, я вообще изменилась, стала мягче и двигаюсь не так порывисто. Глядя, как яростно он кидается навстречу жизни, мне кажется, что мы поменялись ролями, что теперь он – жадный странник, а я гляжу на него, бросив навсегда якорь.
Очерк жизни и творчества КОЛЕТТ
1906–1913
Произведения, которые вошли в этот том, были написаны в самый трудный, мучительный и напряжённый период жизни Колетт. Брошенная мужем, оставленная без средств к существованию, она
