Книжные дети. Все, что мы не хотели знать о сексе

– Я подумала: как же это – он со мной спит, а тебе пишет «люблю»?.. Не Блок, а Илья, – пояснила Ася. – А таблетки… я перепутала. Сколько раз тебе говорить – перепутала. – Ася обняла Зину, прошептала: – Зина-Зиночка, я перепутала, а ты что подумала?..

А Зина подумала: «А что, если ты врешь, врешь, врешь?..»

– Ася-Асечка, больше никогда не пей в полусне анальгин.

Ася уткнулась в Зину, и донеслось невнятное «бу-бу-бу»…

– Что, что ты сказала? У тебя опять болит голова? – подозрительно спросила Зина. – Ася, где тебе сейчас больно?

– Я сказала «мне не больно, курица довольна», – радостно хихикнула Ася. – Я довольна, что Блок писал письма Прекрасной Даме.

– Все получилось как в комедии ошибок – и письма не его, и адресованы не мне… Этот сюжет использовался в мировой литературе много раз, – задумчиво сказала Зина. – Я остаюсь ночевать у тебя, а маме совру, что у меня билеты для экзамена с собой. Но я ведь и так все билеты помню.

Ася спала, вздыхала во сне, переживала свою радость, что Илья оказался Блоком. А Зина шептала: «Пускай нам говорит изменчивая мода, что тема старая страдания народа и что поэзия забыть ее должна», ставила галочку в списке билетов напротив вопроса «Гражданская лирика Некрасова» и переходила к следующему вопросу. Ставила галочку и шептала дальше: «Образ народа в „Войне и мире“», «Образ Пугачева в повести Пушкина „Капитанская дочка“»… И так до утра, пока не прозвенел будильник.

Ася повернулась на другой бок, сонно сказала:

– Знаешь что?.. Ну его на фиг, он мне не нужен.

Он – это не Илья, это экзамен.

– Ты что, не понимаешь – экзамен! Тебе что, и аттестат не нужен?.. Поступать тебе тоже не нужно?.. – ошеломленно сказала Зина. – Ты что, хочешь потерять год?!

– Потерять? – повторила Ася, как будто не понимая, как можно «потерять год». Можно потерять любовь, надежду, но потерять год?.. Ей не для чего было просыпаться. Ради чего, ради экзамена по литературе?! Она уже выпала из общего ряда и не хотела туда возвращаться.

– Нет, ты пойдешь!.. – закричала Зина и потянула Асю за щиколотку из кровати. – Пойдешь, пойдешь!

– Голова болит, – жалобно сказала Ася.

– Ага, и будильник не прозвенел, и троллейбус сломался, и пожар во флигеле, и подвиг во льдах… Быстро! Ты возьмешь билет первая, а я сразу за тобой, чтобы я могла тебе подсказать!

Они пошли на экзамен, поддерживая друг друга, как лиса Алиса и кот Базилио, у Аси болела голова, а у Зины живот. Перед экзаменом у нее всегда болел живот, хотя она знала наизусть все билеты.

Зина получила пятерку, ее спрашивали только, чтобы порадоваться безупречному ответу, а Ася получила тройку – за то, что пришла.

После экзамена Зина отвела Асю домой. Ася свернулась клубком на кровати, закрыла глаза, с закрытыми глазами сказала «теперь все хорошо» и мгновенно уснула.

Зина и любовница Асиного отца вдвоем постояли над спящей Асей. Глядя на Асю, любовница отца сказала: «Маленькая, жалкенькая, бледненькая», будто перечисляла признаки предмета, Зина сказала: «Я что-нибудь придумаю» и ушла, понесла домой свою пятерку.

Твоя Зина.

Дорогая Ася!

Вот они эти письма – сохранились у меня, они прекрасно сохранились, лежат в коробке с ярлыком «Туфли женские производства Чехословакия, цена 22 руб. 60 коп.».

…Ася? А ведь ты сделала это. Не было головной боли, был ночной кошмар, было «не хочу жить», и ты все глотала и глотала таблетки.

Это было не «из-за мальчика», не «Маруся отравилась», не пошлость, не распущенность, не игра со своей жизнью, не попытка напугать, не каприз.

У тебя было через строчку повторяющееся «люблю» Блока Любе Менделеевой и настоящее желание больше не жить. Отказ жить, если самое прекрасное в мире обернулось оборотнем, если мир оказался не прекрасным. У тебя было – раз так, я не хочу жить. Вот ты и перепутала таблетки. Сделала это красиво, со вкусом – не упрекнула ни Илью, ни меня, разбудила… как же ее звали?.. любовницу отца и сказала: «Голова болит, можно мне анальгин». Сделала вид, что это случайность. Тебя нашли бы утром, а это – случайность! Если бы я решила не жить, я бы узнала, что нужно принять и сколько, а ты – горстью снотворное с чужой тумбочки.

Почему никому, ни Асиному отцу, ни врачу, не пришло в голову, что это могла быть попытка самоубийства?

Это было как будто игра в колечко, когда осторожно передают колечко из рук в руки. На вопрос врача, была ли это попытка покончить с собой, Ася, прижав руку ко лбу, сказала: «Мне очень больно». Врач сказал любовнице Асиного отца: «У нее очень болела голова», та сказала: «У нее болела голова, и она перепутала таблетки». Ася сказала: «Я перепутала» и улыбнулась. Асина улыбка уже была единственно возможной версией, – человек с такой светлой улыбкой не может играть со своей жизнью.

Хотя… слова «отцу не скажем, наш девичий секрет» прозвучали вполне прагматично… Не исключено, что она предположила: «Таблетки, любови… всякое может быть, не стоит вмешивать отца».

…Это очень на тебя похоже. И ни за что не признаться в этом тоже на тебя похоже – ты не могла допустить, чтобы я поняла! Не могла повесить на меня такую вину, пусть и нечаянную!..

Пусть нечаянная, но это была моя вина, – я отдала тебе эти письма, не подумав, что ты не играешь в литературные игры, не анализируешь тексты, не узнаешь стили… Моя небрежность, мой эгоизм – я могла стать виновницей твоей смерти. Страшно даже писать такое.

…Нужно знать тебя, как я, быть тобой, чтобы понять – раз так, не хочу жить!.. Но все-таки я не ты, и я так и не знаю, что тогда было.

Ася, а что тогда было?

Твоя Зина.

Зина!

Не скажу.

Ася.

Здравствуй, Ася.

Как первая брачная ночь описывается в литературе? Я имею в виду в литературе, а не в современных пособиях по сексу, которые написаны как кулинарные книги – чтобы дефлорация прошла безболезненно и приятно, нужно добавить соли и перца по вкусу, украсить зеленью и подавать к столу горячим.

В викторианских романах мать намекает дочери, что сегодня ночью в ее мужа вселится бес, но она должна подчиниться и все героически вынести. Толстой не рассказывает нам, что чувствовала Кити, но мы знаем об этом из прелестной повести самой Софьи Андреевны – она описывает брачные отношения юной девушки как унизительное подчинение, шок. Сначала шок, а потом уже сразу – дом, гнездо, дети.

Наша первая брачная ночь была кошмаром, а потом… хочется сказать «потом все стало замечательно», но нет, не стало.

Илья не смог понравиться маме.

Однажды, когда Илья уже жил у нас, случайно возник разговор о мамином любимом маленьком читателе из библиотеки Маяковского, и вдруг стало понятно, что это был Илья! Маме, по-моему, было крайне неприятно, что трогательный, обвешанный книжками Илюша вырос во взрослого раздражающего ее Илью. Лучше бы он оставался в ее памяти, а он – как ему не стыдно! – вырос и из библиотечного зала перебрался в ее дом.

Мама никогда не позволила бы себе «неинтеллигентное поведение» по отношению к Галочке, намеков на происхождение от швеи, на коммуналку, но позволяла себе ироническое приятельницам: «Ну, ты же знаешь, кто он… от осинки не родятся апельсинки» – полушепотом, но я слышала.

Она никогда не позволила бы себе «неинтеллигентное поведение», она не изводила Илью мелочными придирками, ни словом его не обидела, это было бы «неинтеллигентно», – мама выговаривала мне. Я столько раз слышала от нее шипящее «эти его коммунальные привычки, это не комильфо», что однажды на очередное сказанное шепотом «не комильфо» заорала на весь дом «merde!», так что папа выглянул из кабинета и недовольно спросил: «Ну, что тут у вас?»