– Мама, что? Что-нибудь с папой? С Женей? – выдохнула я. – С Марией?
Оказалось, с Лидочкой. В десять часов утра – в это время начинается второй урок – непривычно тихая Лидочка стояла у калитки.
– Мне больше не нужно ходить в школу, – сказала Лидочка.
У мамы не возникло мысли, что Лидочку освободили от занятий за отличную учебу, но Лидочка все-таки уточнила:
– Меня выгнали из школы. А я и сама туда больше не пойду.
На вопрос: «Что случилось?» Лидочка независимо ответила – ерунда, не о чем говорить, и, несмотря на все уговоры, молчала, и только мелко дрожала, как пудель при виде торта.
– Ну что, развеялась? Выглядишь веселей, чем уезжала, – сдержанно сказала мама. – А пока ты там веселилась, тебя в школу вызвали. Вот и езжай в школу. Сразу же, не заходя в дом.
– Но почему так срочно? – удивилась я.
– Да ерунда, – небрежно сказала мама, – какая-то школьная ерунда. Похоже, большая неприятность. Я не поеду, у меня… голова болит.
Мама отводила глаза, и вид у нее был одновременно независимый и боязливый, как у пуделя, когда я застала его на столе поедающим торт из коробки. В ответ я тоже приняла независимый вид.
– Я тоже не пойду. У меня тоже голова болит. Я только что приехала. И… не пойду, и все. Это твоя дочь, а не моя. Почему всегда я?
– А я почему? – нелогично возразила мама. – Почему всегда я?
– Но, мама, ты же умеешь с людьми, – упрямилась я.
– Умею, но не сегодня. Сегодня я не в голосе, – жалобно объяснила мама, как хорошая актриса, которая понимает, что сегодня не ее день, у нее нет куража и она не может выйти на сцену – толку не будет, а позору не оберешься.
Мама смотрела на меня полными горечи глазами, глазами человека, который только что приехал, а ему даже не дают войти в дом.
Я стояла под душем, а мама, стоя под дверью, выкрикивала:
– Лиза, быстрей! В школу! Немедленно!
Подгоняемая мамой, я выбежала из дома непричесанная, в расстегнутой куртке и в розовых пушистых тапочках-зайцах вместо туфель. У калитки меня догнала Лидочка с моими туфлями в руках.
– Не ходи, не ходи в школу! Скажи маме, что была, а сама иди в кино или в кафе!.. Не нужно в школу, там такой скандалище… Но я ни в чем не виновата.
– Ты никогда не виновата. Посмотрим, в чем ты на этот раз не виновата, – сказала я грозным голосом судьбы. – Как зовут твою учительницу?
– Швабра, – кротко ответила Лидочка.
– Как ты смеешь ругаться? – рассердилась я.
– Швабра… А как ее еще называть? – изумилась Лидочка. – Я не помню, как ее зовут. Если ты будешь спрашивать у ребят в школе, просто скажи: «Вы не знаете, где Швабра Игоревна?»
– Лидочка, нехорошо называть так взрослого человека, учителя, который отдает вам… – строго сказала я и неуверенно добавила: —…отдает вам свои знания, себя…
– Ей за это деньги платят, – бросила Лидочка и ушла в дом.
Я не люблю учителей, да это и понятно – я не так давно окончила школу, чтобы любить учителей. Учителя – женщины. Женские коллективы самые жестокие, в них царят специфическое женское соперничество, зависть, мелочность, злорадство. Все эти чудные черты учительницы проявляют не только в педагогическом коллективе, но и в классе – я хорошо это помню. К тому же почти все учительницы одинокие и ненавидят девочек, потому что у них впереди любовь и счастье.
Мария рассказывала, что проведенное в школах исследование показало, что у учителей, работающих больше десяти лет, по сравнению с обычными людьми резко снижена способность к сочувствию и пониманию – я с этим согласна. Все мои учителя были глупые и жестокие, кроме учительницы в первом классе, и я рада, что я выросла и больше не должна их бояться. В общем, школьные учителя – это ужас, летящий на крыльях ночи, детям нужно вырасти, а родителям перетерпеть.
Лидочка цинично говорит, что учителя не могут быть приветливыми и довольными жизнью, потому что у них унизительная зарплата. Говорит, что все учителя в ее школе делятся на тех, у кого есть деньги и муж, и тех, у кого нет. На тех, кто был в Париже, и тех, кто не был. Лидочка утверждает, что ученики так учителей не делят, учителя сами делятся. Может быть, наша Лидочка – испорченный ребенок, а может быть, она права: униженные не бывают добрыми. Униженные и оскорбленные Достоевского добрые, но они унижены до последней степени, а в меру униженные добрыми не бывают.
Интересно, к какой группе относится эта Швабра Игоревна… Простите, но как мне еще ее называть, если сама Лидочка не знает, как ее зовут?! Пусть она будет просто Лидочкина Учительница.
– …Мы терпели, мы хотели, мы ее тянули… но она, но эта! – проговорила Лидочкина Учительница.
Лидочкина Учительница ничуть не напоминала швабру, вся в розовом – розовая блузка с рюшами, розовая юбка с воланами, розовый бант в волосах, она была похожа на Мальвину, которая выросла лет до сорока. Она оказалась очень манерной, все время, что мы разговаривали, приглядывалась к себе и тщательно исправляла найденный непорядок: красила губы, капала в глаза визин, в нос – капли от насморка, пилочкой полировала ноготь, и только потом продолжала.
– Она, она… она… ее можно сравнить только с Ксенией Собчак!
Жаль, что Лидочка не слышит, как ее сравнивают с ее идеалом!.. Лидочке в Ксении Собчак нравится все, а мне нравится, что она не боится говорить что хочет.
– Забирайте документы. Зачем ей вообще учиться? Ее не возьмут ни в одну школу! Мы ее выгоним с волчьим билетом!
– Не нужно с волчьим билетом, – нервно хихикнула я, представив Лидочкин ученический билет с фотографией волка внутри. – Извините, это у меня от волнения… Не нужно с волчьим билетом!
– Нужно! – энергично сказала Лидочкина Учительница. – Чего ваша сестрица хочет от жизни? А? Вашу сестру ждет судьба окраинной девчонки, проститутки… Она уже как проститутка… Уж простите, конечно, но как еще можно назвать пятнадцатилетнюю девочку, которая сделала то, что… делает то, что… В общем, безобразие, и вон из гимназии!
Я спросила, где Лидочка была задержана за проституцию – в гостинице, на вокзале? Я сказала, что это неправда, это поклеп, клевета, Лидочка еще ребенок.
Наконец мне удалось понять, что все-таки произошло. Если рассказать спокойно, исключив эмоции Лидочкиной Учительницы, то случилось вот что.
Девочки, Лидочка и ее подруга, переписывались на уроке – передавали друг другу через проход тетрадку. Лидочкина Учительница отняла тетрадку и положила к себе на стол. А в конце урока, пока дети писали работу, от скуки заглянула в тетрадку. И прочитала.
– Я прочитала! – воскликнула Лидочкина Учительница. В ее глазах светился счастливый азарт, как у таксы, когда она роет нору в нашем саду – а вдруг там лиса?!
– Нельзя читать чужие письма, – с достоинством возразила я.
– Можно, – с достоинством отозвалась Лидочкина Учительница. – Можно и даже нужно! Вы знаете, что там написано?
Лидочкина Учительница настояла, чтобы я прочитала, и я не могла отказаться, потому что должна была понять, почему у моей младшей сестры вместо аттестата о среднем образовании будет волчий билет, почему у нее не будет выпускного бала и куда в таком случае нам девать выпускное платье.
Я все еще относилась ко всему этому иронически, но… Я не могу воспроизвести то, что было на тетрадном листке, и не могу пересказать это своими словами. На тетрадном листке не было ни одного слова, кроме «он», которое я могла бы процитировать. Все остальное был грубейший мат, при помощи которого Лидочка описывала сексуальные действия, которые она хотела бы произвести с «ним». Ко всему этому прилагались картинки, которые могли бы оказаться к месту на порнографическом сайте.
Невозможно передать словами, что я почувствовала – жар, сердцебиение в животе, радость, что нашу Лидочку больше никогда не увидят в этой школе…
– Ну? – победно произнесла Лидочкина Учительница и немного выпучила глаза. Я поняла, почему дети
