По знаку Мадам девочки гуськом вышли из кабинета. Экзамен по культурности Маша сдала неважно, а Лиза и вовсе провалила.
«Серенькая пугливая девочка», – заключила Мадам и тут же забыла о ней.
– А с нами Нинель Алексеевна разговаривала! Долго! – похвасталась Лиза Толстой и Тонкой.
– Она нам: «Девочки-девочки, почему у вас такие глупенькие глазки?» – низким голосом спросила Маша и продолжила тоненько: – А мы ей: «Тетя-тетя, а почему у тебя такая большая попа?» – Маша презрительно выпятила нижнюю губу и добавила: – Я не хочу, чтобы меня культурно возглавляли.
Лиза специально несколько раз в день проходила мимо кабинета Мадам, замедляла шаг и с надеждой вглядывалась в дверь – не позовет? Однажды прислонилась к двери и стояла, вздыхая, как собака. Уже хотела было уйти, но вдруг, подчинившись внезапному импульсу, засунула голову в кабинет и пролепетала:
– Где можно найти ваши книги, Нинель Алексеевна?.. Я хочу почитать... очень... В магазинах их нет, раскупили, наверное...
– Принесу на днях, – коротко ответила всесильная Мадам. Чуткая на чужое обожание, она стала привечать Лизу, из-за приоткрытой двери все чаще раздавалось сладкое: «Зайди, посиди у меня».
Теперь Лиза носила кофе в кабинет Мадам, а не в секретариат опекавшей ее прежде Ирине Михайловне. Той было жаль расставаться с почтительным вниманием хоть бы и совсем незначительной девочки, и она откровенно обижалась на безыскусно изменившую ей Лизу.
– Мадам просто крокодил, пожует тебя и выплюнет, ты ей быстро надоешь! – ревниво предупреждала она.
– Ты с Мадам как Дама с собачкой и, как ты понимаешь, Дама – не ты, – дразнили Толстая и Тонкая.
– Ты – типичная Лиза-подлиза, – по-детски возмутилась Маша. – Ходишь к ней, пресмыкаешься за культурный кусок!
Лиза не обижалась. В своем восхищении Мадам она была искренна, а к тому же понимала, что правильно выбрала себе хозяйку, безошибочно знала, что в темных глубинах будущего, где пересыпались песочные часы Лизиной жизни, встреча эта была очень важной.
Беседы их всегда состояли из трех частей. Сначала Мадам рассказывала о себе: как училась в Академии художеств, защищала диссертации, с кем дружила... Лиза слушала завороженно, как сказки, которые ей в детстве рассказывал Моня, переспрашивала, уточняла.
– У меня дома портреты кисти Сарьяна и Мавриной, – гордо перечисляла Мадам, а Лиза тихонечко так, про себя, повторяла незнакомые имена, чтобы не забыть: «Сарьян, Маврина...»
– Две работы Пластова... редкость... – «Хвалите меня, хвалите!» – требовали маленькие глазки Мадам.
– Пластова... – эхом повторяла Лиза.
От желания выбежать и немедленно занести в блокнотик новые имена она нервно поглядывала в сторону двери.
Затем следовала вторая часть. Мадам упоенно учила Лизу: как жить, что смотреть, как учиться, что читать, как относиться к себе.
– Ты не очень привлекательная девочка, поэтому всегда должна думать о своей внешности! Вот я – некрасивая, и посмотри, как себя слепила... – Соломенная челочка весело металась над разноцветным лицом.
Мадам оценивающе взглянула на Лизу:
– У тебя хорошая фигурка, а вот лицо... Это не лицо, а фон! Тебе надо краситься поярче. Косметику купи приличную, больше толку будет, чем от лишней тряпки.
Лиза купила голубые тени, тушь и розовую помаду, и теперь, какая бы срочная работа ни лежала на ее столе, каждый день начинался с косметических манипуляций.
– Если человек не имеет возможности роскошно одеваться, у него должно быть мало вещей, но обязательно хорошие, дорогие! – Стараясь скрыть второй подбородок, Мадам всегда носила свитера с высоким воротом, а в жару обматывалась тонким шарфом. Свитера и шарфы были настоящими, из другой жизни.
Теперь Лиза знала, что она должна думать о людях.
– Работники машбюро всегда спят с творческими работниками, это закон жанра! – сказала Мадам.
«Какого жанра? Бывает трагедия, комедия... Толстая и Тонкая живут в разных жанрах...» – подумала Лиза, но озвучить свои мысли побоялась.
– Такая уж это специальная порода, у всех этих теток в жизни либо трагедии, либо дети от творческого состава, – объясняла Мадам. – Ты хоть понимаешь, что с ними случилось в жизни?
– Нет, а что вы имеете в виду?
– Они были такие же, как ты, – объясняла Нинель Алексеевна, – пришли в редакцию много лет назад на минуточку, пересидеть, собирались поступать в институт. А потом завели романы с женатыми мужиками намного старше себя. Начались аборты, страдания... А эти дурочки все надеялись на что-то. Вот и застряли в редакции. Образования не получили... При этом, посмотри, они же не совсем уж простые, у них были задатки, они и сейчас читают все, что печатают, высказываются очень неглупо... Думают, что у них еще все впереди, а жизнь уже не удалась!
И наконец, наступала третья часть. Менторская важность на пухлом лице сменялась умильным выражением «между нами, девочками», и Мадам начинала выспрашивать. Она желала быть в курсе всех событий: кто как живет, на что тратит деньги, что готовит на обед, с кем ест и с кем спит. Особенно, до мелочей, интересовали ее редакционные романы: как посмотрел, в чем были одеты, в котором часу ушли с работы... И совсем уж незначительными подробностями Мадам не брезговала, например, какое белье носит Маша и какие продукты купила сегодня Толстая. Лиза покорно рассказывала сплетни, стараясь припомнить все, что слышала, а иногда и от себя присочиняла. Она понимала, что теперь наступала ее очередь отдавать. Происходила, как говорили в детстве, менка: Мадам Лизе – культурный лоск, а Лиза ей – сплетни. «Это неэтично», – раздувая щеки, осуждала Мадам. Неэтично заглядываться на чужого мужа, покупать на одолженные деньги тряпки, оставлять ребенка одного дома! Никому ведь не станет хуже, если она немного порадует такую добрую к ней Нинель, она ведь не фашистам девочек предает! У самой Лизы не возникло бы мысли, что выкладывать чужие секреты и копаться в чужих жизнях «неэтично», но Мадам так жадно, словно не могла напиться, поглощала сплетни, что на выходе из кабинета Лизе почему-то всегда хотелось отряхнуться.
Устроившись у подоконника тут же, напротив кабинета, она аккуратно записывала все, что сегодня узнала, – Маврина, Сарьян, Пластов... или Пластова... Женщина? Обидно, не расслышала.
– У нее дома портреты хороших кистей, она столько всего знает, – пересказывала Лиза Ольге все разговоры с Мадам. – С ней разговаривать – все равно что энциклопедию читать!
Моне Лиза призналась:
– Дед, а я ей про всех рассказываю... Как ты думаешь?.. – И выжидающе замолчала.
– Не очень-то приличное дельце про подружек болтать...
– Но ведь она очень умный, известный человек!
– Кто в Жмеринке умный, в Одессе еле-еле дурак, – ответил Моня. – Она, Мадам твоя, над тобой старшая. Что велит, ты и делаешь, а с тебя что возьмешь, девчонка!
Лиза так Моню поняла, что ей можно не волноваться: действительно, Мадам знает, что делает.
У Мадам имелись еще конфиденты, бившиеся между собой за ее благосклонность, но таких быстрых успехов, как Лиза, не делал еще никто. Так близко подкралась она к сердцу Мадам, что даже удостоилась приглашения в гости.
– Это Кончаловский! – выдохнула Мадам, поведя рукой в сторону небольшой картины.
«Букет... Ну и что в нем такого особенного? Не понимаю я живопись, ну никак не понимаю!» – расстроилась Лиза, напряженно вглядываясь в неопределенные красноватые пятна лепестков. Она впилась в Мадам осторожным взглядом и беспомощно пробормотала:
– Да-да, здорово...
– Кончаловский создал особый, радостный мир, в котором нет места несчастьям, – лекционным голосом произнесла Нинель.
