На площадке второго этажа они увидели мужской ботинок со ступней внутри — он лежал, словно мышиная лапка, которую выронил кот.
КАНАТА ХВАТАЕТ
Генри Фрейзера, глубоко убежденного, что почти все чудеса на свете делаются не без зеркал, послали служить в Индию. Не успел он ступить ногой на берег, как разразился громким хохотом. Те, кто его встречал, не без тревоги осведомились о причине столь буйного веселья. Генри ответил, что смеется при одной лишь мысли об Индийском фокусе с канатом.
На официальном завтраке, данном в честь его приезда, Генри испустил аналогичные пугающие звуки и дал то же самое объяснение, равно как и на военном параде, на званых обедах, в повозках рикш, на базаре, в клубе и на спортивной площадке за игрой в поло. Вскоре он прославился от Бомбея до Калькутты как человек, который смеется над Индийским фокусом с канатом, и стал наслаждаться заслуженной популярностью.
Но вот наступил день, когда Генри сидел у себя в бунгало и изнывал от скуки. Вошел бой и с подобающими поклонами доложил, что за дверью стоит факир, жаждущий чести развлечь сахиба Индийским фокусом с Канатом. От души смеясь, Генри дал согласие и вместе со стулом проследовал на веранду.
Внизу на пыльной земле огороженного участка стоял заметно истощенный старик туземец, а при нем были юркий подросток, объемистая плетеная корзина и громадная кривая сабля. Из корзины туземец вытащил метров десять толстого каната, сделал два или три пасса и подбросил канат в воздух. Там он и остался. Генри хмыкнул.
Мальчик подпрыгнул, обхватил канат всем телом и полез вверх, перебирая руками, как обезьянка. Добравшись до самого верха, мальчик бесследно исчез. Генри чуть не лопнул со смеху.
Вскоре туземец начал проявлять явные признаки нетерпения: задрав голову, он стал звать мальчика, постепенно переходя на завывание и крик. Он разрешал ему спуститься, он повелевал ему спуститься, он умолял его спуститься, он начал ругаться и сыпать страшными проклятиями. Мальчик, казалось, не обращал на все это внимания. Генри сотрясал воздух раскатами громового хохота.
Тогда старик, зажав в зубах огромную кривую саблю, вцепился в канат и сам полез вверх с поистине матросской сноровкой. Он тоже исчез, достигнув конца каната… Генри еще больше развеселился.
Тут неизвестно откуда раздались крики, пронзительный визг, а затем душераздирающий вопль. В воздухе показалась нога и тяжело шлепнулась на землю, за нею рука, другая нога и прочие части тела, а под занавес (не при дамах будет сказано) — голый зад, который грохнулся оземь, как бомба. На Генри напали корчи.
Наконец, держась за канат одной рукой и бормоча под нос какую-то скороговорку, на землю соскользнул и сам старик. С глубоким поклоном он вручил Генри лезвие, чтобы тот мог засвидетельствовать, что оно еще дымится от свежей крови. Генри схватился за живот.
Туземец, испытывая, по-видимому, угрызения совести, собрал тем временем расчлененные останки своего юного помощника, осыпая каждую часть тела сотнями горестных стенаний и ласковых слов, и сложил их все вместе в гигантскую корзину.
В этот миг Генри решил, что теперь самое время раскрыть карты; готовый поставить тысячу против одного за то, что (перед тем как его позвали на террасу) весь его участок наводнили зеркалами, он выхватил револьвер и расстрелял в разных направлениях все шесть патронов, надеясь угодить хотя бы в одно из коварных зеркал.
Ничего такого, разумеется, не случилось, но туземец подскочил от испуга, быстро огляделся и выудил из пыли у собственных ног омерзительную змейку, не толще карандашного грифеля, — ее убила случайная пуля Генри. Старик испустил вздох облегчения, вежливо коснулся тюрбана, снова обратился к корзине и проделал над нею два или три пасса. Тотчас же из нее выскочил непоседа мальчишка — целехонький, живой, улыбающийся, брызжущий здоровьем и озорством, пританцовывающий от радости.
Факир торопливо смотал канат и с поклоном подошел к Генри, чтобы поблагодарить его за спасение своей жизни от ядовитой змейки, которая оказалась не более и не менее как бенгальским крейтом: один укус, и человека одиннадцать секунд сводит колесом, а потом он валится на землю мертвый, как доска.
— Если бы не небеснорожденный, — сказал туземец, — я бы кончился на месте, а мой непослушный мальчик, моя гордость и отрада, лежал бы четвертованный в корзине, покуда слуги сахиба не снизошли бы выкинуть его останки на съедение крокодилам. Наши ничтожные жизни, наше убогое имущество — все в распоряжении сахиба.
— Чего уж там! — отмахнулся Генри. — Мне много не нужно: объясни, как делается этот фокус, иначе выйдет, что я смеялся над самим собой.
— Может быть, сахиб предпочтет секрет превосходной жидкости для ращения волос? — неуверенно спросил туземец.
— Нет, нет, — ответил Генри, — только фокус.
— Я владею тайной особого возбуждающего средства. Оно может пригодиться сахибу — не сейчас, конечно, а в более преклонном возрасте…
— Фокус, — потребовал Генри. — И не тяни резину.
— Хорошо, — сказал туземец. — Нет ничего более простого. Сахиб делает пасс, вот так…
— Погоди, — прервал его Генри. — Вот так?
— Совершенно верно, — подтвердил туземец. — Затем подбрасывает канат… Так. Видите? Он натягивается и застывает в воздухе.
— Действительно, — согласился Генри.
— Теперь мальчик может свободно влезть по нему, — продолжал туземец. — Полезай, мальчик! Покажи сахибу.
Мальчик с улыбкой взобрался наверх и исчез.
— А теперь, — сказал туземец, — сахибу придется извинить меня, но я тотчас же вернусь. — С этими словами он сам залез наверх, по частям сбросил на землю мальчика и проворно вернулся к Генри. — Все это, — продолжал он, размахивая руками и ногами мальчика под носом у Генри, — все это доступно каждому. Правда, есть тут маленькая закавыка: пасс, что я делаю, когда воссоединяю тело. Если сахиб соблаговолит присмотреться повнимательнее… вот так.
— Вот так? — переспросил Генри.
— Сахиб усвоил его в совершенстве, — отозвался туземец.
— Очень интересно, — одобрил Генри. — Скажи, а что там наверху?
— Ах, сахиб, — улыбнулся туземец, — там нечто поистине упоительное.
Туземец проделал церемонию прощания и удалился вместе с огромной корзиной, исполинской кривой саблей и непослушным мальчиком. Оставшись в одиночестве, Генри несколько приуныл: от Декана до ущелья Кхибер он был известен как человек, смеющийся над Индийским фокусом с канатом, а теперь ему стало не до смеха. Генри решил хранить молчание, но, к несчастью, этого оказалось мало. На официальных завтраках, званых обедах, в клубе, на военном параде, на базаре и за игрой в поло от него ждали взрывов хохота, а в Индии каждому лучше делать то, чего от него ждут. Генри страшно невзлюбили, против него начали плести интриги, и вскоре его выгнали со службы.
Это было тем более досадно, что он успел жениться на даме с решительным лицом — весьма достойной, всегда подтянутой, ясноглазой, чуть слишком властной и ревнивой, как демон, но во всех отношениях — мэмсахиб высшего полета, которая отлично знала, в чем заключаются обязанности мужа. Она сказала Генри, что ему следует поехать в Америку и там нажить состояние. Генри согласился, супруги уложили вещи и отправились в Америку.
— Надеюсь, — сказал Генри, когда на горизонте показался Нью-Йорк, — надеюсь, что наживу это самое состояние.
— Конечно, — откликнулась жена. — Ты должен проявить настойчивость.
— Хорошо, милочка, — сказал Генри.
