получишь вовсе не половину двухсотлетней молодости и красоты. Отнюдь! Помнишь нашу первую встречу, дорогая? Я рассказывал тебе о нарушениях железистых функций и их дурном влиянии на человеческую внешность.
— По-моему, ты говорил о каких-то гадких дебилах.
— Вот-вот. Снадобья в этом пузырьке ровно на одну порцию и ни каплей больше. Пьется легко, глотка хватает, вкус своеобразный, но скорей приятный. Вещица вроде бы простая, но шутить с ней опасней, чем с динамитом. Храните как сувенир. Пользы от нее никакой, красоты и того меньше — в общем, свадебный подарок. Но, по крайней мере, оригинально.
— Спасибо, Хамфри. Большое, большое тебе спасибо.
С тем они и отбыли, а придя домой, водрузили занятный подарочек на камин и долго-долго на него любовались. Потом перевели взгляд на каминное зеркало и долго-долго любовались друг на друга. Ах, как бы им хотелось взглянуть сейчас в другое зеркало, побольше и повнушительней, зеркало, именуемое 'око общественности', зеркало, перед которым — да что там — внутри которого протекала их образцовая супружеская жизнь.
— Ну-ка, дорогуша, быстренько глотай его, — проговорил Алан. — А я сбегаю за водичкой.
— Нет, нет, Алан, если кому и глотать, то тебе.
— Любимая, да ты посмотри в зеркало. Видишь? Я эгоистичен как никогда. Я не переживу, если ты изменишься.
— Я вижу, Алан, вижу. Я вижу там тебя. И таким ты должен оставаться вечно.
Последовал обмен любезностями. Любезности выходили горячие и задушевные, и чем дальше, тем задушевней и задушевней. Так что про пузырек в конце концов начисто забыли. Но наступило утро, а он по-прежнему стоял на камине.
Но и Алан с Каролиной не желали сдаваться: оба по-прежнему были убеждены, что драгоценная порция должна достаться другому. В доводах их слышалось теперь что-то новое, неуловимое; оба, судя по всему, выкроили за ночь минутку и поразмышляли о них на досуге.
— Алан, я не собираюсь тратить остаток жизни на дурацкие пререкания, — заявила Каролина. — Говорю' тебе абсолютно честно, откровенно и как на духу: пей и не разводи канитель.
— А я тебе в сотый раз так же честно отвечаю: пей сама, я обойдусь. Обошелся же тот тип, не помню фамилию, которого угораздило влюбиться в эту… как ее… богиню.
— Дорогой, подумай о своей прямой подаче!
— При чем тут моя подача? Что ты имеешь против моей подачи?
— Ровным счетом ничего. Подача у тебя — хоть стой, хоть падай. Все специалисты говорят. Но, любовь моя, не забывай, в августе тебе предстоит матч с этим жутким молодым игроком из Калифорнии.
— С этим недомерком? Да я его разделаю в пять минут без всяких обезьяньих желез. Очень странно, дорогая, что ты думаешь иначе.
— Ничего я не думаю, — ответила Каролина, — но…
— Ах, все-таки 'но'!
— Но ты на шесть лет старше меня.
— Ну знаешь! Да у любого мужчины перед женщиной не меньше десяти лет форы.
— Это смотря какая женщина. Есть, конечно, такие, которых не смущает, если мужчина ей в отцы годится.
Она придирчиво оглядела его.
— Но тебе седина пойдет, с ней ты сразу станешь представительней.
Алан сокрушенно посмотрел в зеркало. Потом вперился в Каролину.
— Зато о твоей седине мне и подумать страшно. Так что, сама видишь, если даже я соглашусь выпить его ради тебя…
— Ну и пей, пей! — вскричала Каролина, благородство и доброта которой были поистине неописуемы. — Я не желаю, Алан, чтобы ты старел и дряхлел у меня на глазах или даже заболел и… умер. Лучше я сама умру. Да. Лучше умереть, чем дожидаться твоей смерти, а потом остаться одной- одинешеньке.
— Вот и я так думаю, — откликнулся Алан с тем же пылом, но другой интонацией, заставившей Каролину взглянуть на него повнимательней.
— Ты ведь не разлюбишь меня, если я все-таки состарюсь? — спросила она. — Не правда ли? — И, не оставив ему на раздумье ни минуты, прибавила: — Или правда?
— Конечно, правда, о чем разговор.
— Нет, неправда, я вижу. А вот я правда тебя не разлюблю.
— Ах, не разлюбишь, — вскипел Алан, — ну тогда и пей его сама. Пей, пей на здоровье. А меня не трогай, я буду стареть в одиночестве.
— И зачем только Хамфри подарил нам эту гадость! — не выдержала Каролина. — Давай выльем ее в раковину! Прямо сейчас!
— Ты что, обалдела! — завопил Алан, вырывая пузырек у нее из рук. — Единственный флакон в мире! Слышала, что Бакстер сказал: ради его содержимого человек жизнью пожертвовал.
— Да, верно, — пробормотала Каролина, — он ужасно расстроится, если мы его выбросим.
— Расстроится-то черт с ним, — возразил Алан, — подарок жалко, свадебный как-никак.
И пузырек остался на камине, — где же еще и стоять свадебному подарку? — а Каролина с Аланом вернулись к прежней сказочной жизни.
И все бы ничего, но обоих стали посещать мысли о возрасте, да такие настырные, что смахивали уже на навязчивые идеи. Каролина сделалась непомерно строга к косметичкам. Алан часами торчал перед зеркалом; больно было смотреть, как он изучает собственную макушку, выясняя, что там белеется — выгоревший волосок или седой. Каролина видела, чем он занимается, а он — в зеркало — видел, что она видит. Оба видели себя и друг друга, а при таком взгляде на жизнь всегда есть шанс обнаружить что-нибудь интересное. Не берусь описать вечер, когда Алан, к примеру, обнаружил, что свечей на его именинном пироге больше чем полагается… Но и в подобных условиях оба отчаянно старались сохранить оптимизм, и Каролина в этом почти преуспела.
— Ничего, — говорила она, — подумаешь. Зато теперь мы сможем стареть вместе.
— Угу, — отвечал Алан, — эдакие милашки-старикашки! Волосенки седенькие, зубки пластиковые!..
— Ну и пусть пластиковые, — не уступала Каролина, — мы и с пластиковыми будем любить друг друга.
— А как же! Всенепременно! На крылечке! Среди розочек!
Однажды после такого разговора Алан проснулся ночью — час был глухой, неранний — и увидел, что Каролина включила свет, склонилась над ним и внимательно его разглядывает.
— Ну что? Что еще? Чего ты на меня уставилась?
— Ничего, просто захотелось на тебя посмотреть. Любой мужчина, доведись ему продрать глаза среди ночи и увидеть склонившуюся над собой Каролину, вообразил бы, что Господь перенес его в рай — любой, но не Алан, Алан был настроен мрачно и подозрительно. Не иначе как ему померещилось, что она выискивает на его лице разбухшие поры, отвисшие складки, набрякшие веки и еще невесть какие следы надвигающейся старости, а она, бедняжка, даже приличной отговорки не сумела подобрать, потому как занималась именно этим.
— Ты дождешься, ей-богу, что я пойду и выпью эту мерзость, — взревел Алан.
— А я от тебя иного и не ждала, — не осталась в долгу Каролина.
Чувствуете, положеньице: что один ни скажи, другому теперь все боком выходит.
Так вот они и жили и дожили до заключительного дня соревнований в Форест-Хиллз. У Алана на этот день была назначена встреча с юным дарованием из Калифорнии. С первых же минут стало ясно — это и раньше в глаза бросалось, — что юнцу не хватает изящества. Удар был мощнейший, скорости не занимать, а вот изящества не хватает. На реакцию, правда, грех было жаловаться: как Алан ни менял темп, сбить юнца ему не удавалось. Но реакция — это одно, а изящество — совсем другое. 'Кой черт меня заклинило на этом изяществе?' — спрашивал себя Алан перед концом первого сета. А к концу последнего уже получил
