карими глазами. Он смахивал на бросившего тренировки звезду американского футбола. Да он и был звездой футбольной команды своего колледжа. В полиции он прослужил двадцать девять лет. Двадцать девять лет уродований, сексуальных убийств, кровавых расправ. Как он ненавидел мерзости, с которыми ему приходилось иметь дело.
Все прелести начальство приберегало для него, но ничего прелестнее он давно не видел. Три человека, изрубленных в фарш без видимой причины. Ни сексуальных надругательств, ни ограбления, ни… Ровным счетом ничего. И не за что уцепиться. Разве что Дек Эндрюс, сын, который словно бы исчез.
То есть… еще одно милое старомодное семейное убийство?
Дека Эндрюса под рукой не оказалось, и ответить на этот вопрос было некому. Но, может быть, он куда-то уехал, гостит у приятеля, проводит время с подружкой? В конце-то концов, еще суббота и до вечера далеко, а судебные медики утверждают, что убийства произошли где-то между одиннадцатью вечера пятницы и четырьмя утра субботы. Дек Эндрюс. Двадцать шесть лет. Замкнутый, чуждающийся людей.
Но многих ли расспросили о нем? Четверых? Пятерых? Следствие даже не началось. Все еще впереди, и делать выводы рано.
– Черномазые! – со злостью заявил старик. – Всюду от них пакости.
– Что-что?
– Да черномазые, что въехали в дом на нашей улице. Не удивлюсь, если это их рук дело. Я теперь держу двери на запоре, не то что прежде. Да, я еще помню время, когда на двери и замков-то не ставили.
Детектив Розмонт коротко кивнул. Во рту был рвотный привкус, перед глазами всплывала жуть, которую он видел утром. Голова у него раскалывалась, губы потрескались, в глазах была резь, и они словно ушли в череп. Вот бы сейчас быть дома в постели с милой нежной Милли, его черной женой… Как бы старый ханжа взбеленился!
– Почему они не остаются на Саут-стрит, где их место? – зловеще бормотал старик. – Селятся бок о бок с приличными людьми. Нельзя же так! Надо бы такой закон издать.
Детектив Розмонт тяжело поднялся из глубины слишком уж мягкого кресла и пошел к двери. К черту! Он чувствовал, что ему нечем дышать.
– Благодарю вас, мистер Буллен, – сказал он сквозь зубы. – Естественно, нам требуются ваши официальные показания. Кто-нибудь из моих людей зайдет к вам попозже.
– Черномазые! – заверещал старикан, разгорячась – Пусть бы оставались у себя в Африке и бегали нагишом! Вот как я думаю! Как всякий приличный человек думает!
Леон Розмонт сердито закрыл за собой дверь домика. Накрапывал дождь – серая безжалостная изморось. Конец улицы перегораживали телевизионные фургоны, у полицейского барьера скучились кровожадные зеваки. Они-то зачем пришли? Что такого интересного в наружных стенах дома, где произошло убийство? Ну что, что они надеются там высмотреть?
Леон покачал головой. Люди! Нет, их ему никогда не понять.
Он угрюмо поднял воротник английского макинтоша и быстро перешел улицу.
Никогда еще за все годы тяжелой службы ему не приходилось расследовать убийства, одну из жертв которого он знал раньше.
Сначала – жуткая тошнота. И леденящая мысль, что вдруг и на нем лежит часть вины.
Глава 3
Монтана Грей наблюдала, как Нийл, ее мух, разглядывает себя в трюмо гостиной их дома в Калдуотер- Кэньон. Этот маниакальный интерес к своей внешности, стоило ему надеть костюм, всегда ее забавлял. Она терпеливо ждала неизбежного вопроса.
Нийл не обманул ее ожиданий.
– Я нормально выгляжу? – осведомился он в полном убеждении, что выглядит безупречно, и все-таки нуждаясь в ее одобрении.
Она засмеялась.
– Но почему ты всегда так неуверен, хотя знаешь, что выглядишь сногсшибательно?
– Я? Неуверен? Да ни в жизни, – заявил он тоном Ричарда Бартона, до которого не дотянул бы и сам Бартон. – Просто мне приятно, когда ты меня хвалишь!
Она обожала его английский акцент, в нем было что-то такое…
– Хм-м-м-м! – Она бросила на него лукавый взгляд. – Попозже… в постели… ты от меня таких похвал наслушаешься, что у тебя волосы встанут дыбом.
– Только волосы? – насмешливо бросил он.
– И все остальное, что бы ты там ни навоображал.
– Ну, чего-нибудь я навоображаю.
Она снова засмеялась.
– Уж конечно! Ты ведь не только самый замечательный кинорежиссер в здешних палестинах, но и воображение у тебя неплохое.
Он схватил ее, и они начали целоваться.
Монтане было двадцать девять лет, Нийлу пятьдесят четыре.
В течение года их сожительства и четырех лет брака разделяющая их четверть века не вызывала у них ни малейшего смущения, хотя и очень смущала разных других людей – Мэрли, бывшую жену Нийла, кое- каких его друзей и всех без исключения их жен.
