Все праздные окрестные мальчишки собрались вокруг кабриолета и шумно обсуждали наружность Ариэли в ее мужской шляпе и мужском сюртуке. Пони беспокоился, на него действовал шум толпы. Его погонщица сидела с бичом в руке, величественно равнодушная к шуткам и насмешкам, которыми ее осыпали. Садясь в кабриолет, я пожелала ей доброго утра. Она ответила только: «Влезайте».
Я решила совершить путь на далекую северную окраину города молча. Я знала уже, что пытаться завести разговор с моей спутницей было бесполезно. Не всегда, однако, можно полагаться на опыт. Проехав около получаса молча, Ариэль поразила меня внезапным вопросом.
— Знаете вы, к чему мы подъезжаем? — спросила она, глядя прямо вперед между ушами пони.
— Нет, я не знаю дороги, — отвечала я.
— Мы подъезжаем к каналу.
— Так что же?
— Что же! Мне хочется вывалить вас в канал.
Это грозное признание требовало объяснения. Я осмелилась спросить:
— Почему вам хочется вывалить меня в канал?
— Потому что я ненавижу вас, — было откровенным и хладнокровным ответом.
— Что я сделала вам дурного?
— А какое вам дело до хозяина?
— Вы говорите о мистере Декстере?
— Да.
— Мне нужно поговорить с мистером Декстером.
— Неправда! Вам хочется занять мое место, вам хочется чесать его волосы и помадить его бороду.
Я начала понимать. Мысль, которую Мизериус Декстер шутя внушил ей накануне, медленно зрела в ее уме и спустя много часов, под раздражающим влиянием моего присутствия, нашла выход в словах.
— Я не имею никакого желания касаться его волос и бороды, я предоставляю это вам.
Она взглянула на меня. Ее толстое лицо горело, глаза расширились от непривычного для нее усилия выразить свои мысли словами и понять то, что говорили ей.
— Повторите ваши слова и скажите их медленнее.
Я повторила свой ответ и сказала его медленнее.
— Клянитесь! — воскликнула она, горячась все больше и больше.
Я, сохраняя серьезность (в отдалении виднелся канал), поклялась.
— Довольны вы теперь? — спросила я.
Ответа не последовало. Ее словесные ресурсы истощились. Она устремила опять взгляд вперед, тяжело перевела дух и не сказала мне больше ни слова во весь остальной путь. Мы проехали по берегу канала, и я осталась жива и невредима, проехали улицы, проехали обширные пустыри, которые при дневном свете казались еще пустыннее и безобразнее, чем в темноте, и наконец повернули в узкий переулок и остановились у незнакомых для меня ворот, не у тех, в которые мы входили накануне. Отперев ворота ключом, Ариэль ввела пони во двор старого дома Мизериуса Декстера. Пони отправился один в свою конюшню, таща за собой кабриолет. Я последовала за моей безмолвной спутницей, которая провела меня через темную закопченную кухню и через каменный коридор в заднюю часть той самой прихожей, в которой я была накануне. Тут Ариэль подняла к губам свисток, висевший на ее шее, издала несколько резких, дрожащих нот, которые были уже мне знакомы как сигнал между ней и ее хозяином, и неохотно пробурчала:
— Ждите здесь, пока не услышите свистка, потом идите наверх.
Вот как! Я должна была, как собака, покоряться свистку! Но я не успела ничего сказать. Ариэль повернулась ко мне своей неуклюжей спиной и исчезла через заднюю дверь.
Подождав минуту или две и не слыша сигнала, я решила посмотреть картины, которые я заметила, но не могла разглядеть накануне. Надпись на карнизе под самым потолком, написанная несколькими красками, уведомила меня, что картины на стенах были произведениями всеобъемлющего гения Мизериуса Декстера. Поэт и композитор, он был также и живописцем. Картины на одной стене были названы изображением страстей, картины на противоположной стене — эпизодами из жизни Вечного Жида[3]. Случайные зрители, как я например, предуведомлялись, что художник полагается исключительно на свое воображение. Природа противна ему.
Я начала рассматривать картины, изображавшие страсти. Как ни была я несведуща в живописи, я поняла, что Мизериус Декстер знал еще меньше, чем я, об основных правилах этого искусства. Его картины были пачкотней в самом прямом значении этого слова. Необузданная страсть живописца к изображению ужасного была главной особенностью его произведений.
Первая из картин, изображавших страсти, представляла Месть. На берегу пенящейся реки, под тенью гигантского дерева, лежало мертвое тело в фантастическом костюме. Разъяренный человек, также в фантастическом костюме, стоял над телом и, подняв меч к туманному небу, смотрел на кровь только что убитого им человека, струившуюся крупными красными каплями по широкому клинку его оружия. Следующая картина, разделенная на несколько фрагментов, изображала Жестокость. На одном из них всадник варварски шпорил лошадь, на другом престарелый ученый вскрывал живую кошку, на третьем два язычника любовались на мучения двух святых. Один из святых жарился на железной решетке, с другого, висевшего вверх ногами на дереве и еще живого, сдирали кожу. Потеряв после этих образчиков всякую охоту рассматривать изображения страстей, я перешла к противоположной стене, чтобы познакомиться с приключениями Вечного Жида. Тут другая надпись дала мне знать, что живописец считал Летучего Голландца некем иным, как Вечным Жидом. Кистью Декстера были изображены морские приключения этого загадочного лица. Первая картина представляла гавань у скалистого берега. В гавани стоял корабль с кормчим на палубе. Море было бурным, небо покрыто тяжелыми тучами. При свете молний смутно виднелся в отдалении Корабль-Призрак, приближавшийся к берегу. Как ни плохо была написана эта картина, в ней были действительно признаки сильного воображения и даже поэтической фантазии. Следующая картина представляла Корабль-Призрак, остановившийся (к ужасу и удивлению кормчего) рядом с действительным кораблем. Жид высадился на берег. Лодка его стояла у пристани. Его свита, маленькие бледные люди в черных погребальных костюмах, сидели молча на скамьях лодки с веслами в длинных худых руках. Жид, также в черном, стоял на берегу, подняв с мольбой глаза и руки к бурному небу. Дикие земные и водяные твари — тигр, носорог, крокодил, морская змея, акула — окружали обреченного скитальца мистическим кругом. Сцена была освещена только слабым мерцающим светом факела карающего духа, парившего над Жидом на распростертых крыльях. Как ни странна была эта картина по концепции, я должна сознаться, что она произвела на меня сильное впечатление. Таинственная тишина в доме и мое странное положение имели также влияние на состояние моего духа. Когда я все еще смотрела на картину, раздался резкий свист. Нервы мои были так расстроены, что я вздрогнула и вскрикнула от испуга. В первый момент я готова была убежать. Мысль пойти одной к человеку, сотворившему эти страшные картины, привела меня в ужас. Я села на стул. Прошло несколько минут, прежде чем я начала успокаиваться и чувствовать себя опять самой собою. Свисток прозвучал вторично, в этот раз с заметным нетерпением. Я встала и поднялась по широкой лестнице на второй этаж. Отступив теперь, я уронила бы себя в собственном мнении. Но сердце мое билось сильнее обыкновенного, когда я подходила к двери круглой комнаты. Должна признаться, что в эту минуту я живо сознавала неосторожность своего поступка.
Над камином круглой комнаты висело зеркало. Как ни была я расстроена, я остановилась на минуту, чтобы взглянуть на свое лицо.
Ковер, закрывавший дверь, был приподнят. Как ни тихо я шла, но собачий слух Мизериуса Декстера уловил шелест моего платья. Прекрасный теноровый голос, который я слышала накануне, прозвучал мягко:
— Это вы, миссис Валерия? Не ждите там, входите.
Я вошла в следующую комнату.
Кресло на колесах подвинулось ко мне навстречу медленно и тихо. Мизериус Декстер медленно протянул мне руку. Голова его была задумчиво склонена на сторону, большие голубые глаза смотрели на меня жалобно. Ничто теперь не напоминало в нем беснующегося, кричащего существа, которое накануне
