Король Ящериц ухватил ее за волосы, подтаскивая ближе ко рту. Селеста отбивалась, и вопли вырывались из нее, как вспугнутые птицы.
Мне заливало кровью глаза за очками, но я сумела встать.
– Отпусти ее, мертвячок!
Король Ящериц снова зарычал, усиливая хватку. Селеста истерически всхлипывала, от страха она уже не могла даже кричать.
– Селеста! Боже милостивый...
Это был Пьер. Мальчик остался, хотя его спутники слиняли в тот самый миг, когда Селеста начала кричать. Он стоял почти в пределах досягаемости вампира, и этот юный идиот явно собирался броситься на монстра.
Я шагнула вперед, надеясь отвлечь внимание Короля Ящериц от мальчишки. Это мне удалось. Вампир резко обернулся ко мне, скалясь как загнанная в угол крыса. Послышался приближающийся лай собак сторожа. Вампир тоже его услышал, и на краденом лице отразился страх. Слишком много свидетелей. Придется бросить добычу.
Он швырнул девушку в руки Пьера. Мальчишка не стал испытывать судьбу и побежал, волоча за собой Селесту, туда, откуда пришел со своими приятелями.
Король Ящериц бросился бежать, но я не отставала. Он бежал через кладбище, прыгая по надгробьям, но от меня оторваться не мог. Поймала я его возле железной изгороди. Он пытался перебраться через обломанные прутья, когда я по рукоять всадила нож ему в икру.
Я давно уже узнала, что, хотя я невосприимчива к серебру, для большинства Притворщиков это гипераллерген. Когда серебро пробило ему кожу и мышцы, вампир завопил, но смог перебросить свое тело через кованое железо изгороди. Однако было видно, что яд серебра уже поразил его нервную систему. Пролетая через группу поздних гуляк, он волочил ногу, размахивал руками и нечленораздельно вопил. К счастью, они приняли его за очередного дегенерата, пришедшего поклониться могиле Джима Моррисона. Догнав этого подонка, я убила его не торопясь.
В тот же год я заметила, что перестала стареть... по крайней мере с человеческой точки зрения. Почему-то мой метаболизм решил, что двадцать три года – самый подходящий для меня возраст, и остановился на нем. Еще это был год, когда я стала покупать кровь на черном рынке. После многих лет, прожитых на крови животных, жажда подняла ставки.
1977. В Риме люди ходят по самым хаотическим в Европе улицам и не знают, что в двадцати двух футах у них под ногами лежит царство, раскинувшееся почти на шестьсот миль и с населением около шести миллионов.
Я сидела в уличном кафе, играя бокалом красного вина и глядя на вечернюю толпу, когда появился посланец.
Это был тощий и бледный молодой человек с нездоровой синевой под глазами. По мерцанию его ауры я поняла, что он из людей, умеющих ощущать. И еще он был полностью безумен.
– Вы есть Блу? – По-английски он говорил ужасно, но я по-итальянски совсем не говорила.
– Что вам нужно?
Я посмотрела на черный ореол, окружающий его голову. Исходящие из нее лучи трепыхались и хлопали, как флаги на сильном ветру. Глаза у него были влажные и яркие, зрачки колыхались в такт скрытому ритму. Одет он был слишком тепло для римской весны. Не только сумасшедший экстрасенс, но еще и наркоман. Ну и сочетание!
– Он говорил сказать вам приходить.
Его глаза дергались в такт движениям рук, которые он будто умывал.
– Кто говорил? – Мне не хотелось лезть в мозг наркомана за информацией. Бог один знает, что там за этими глазами.
– Он говорил вы знать. Говорил мне говорить: Панглосс.
Меня снова обдало запахом старой смерти.
– Хорошо, я пойду.
Экстрасенс ухмыльнулся, показав кривые зубы. И это жалкое создание на службе у Панглосса?
Я шла за ним по лабиринту узких переулков, которые вывели нас в один из самых старых районов города. Я ощущала взгляды десятков темных и подозрительных глаз. Глядя вверх, я видела над колыбелью христианства мусульманскую луну, хотя взор загораживала лестница Иакова из бельевых веревок.
Экстрасенс привел меня к древней полуразрушенной вилле с разросшимся садом. На первом этаже не было ни жизни, ни мебели, но дверь в подвал была открыта. Мой проводник побежал вниз, не давая себе труда посмотреть, следую ли я за ним.
В подвале был земляной пол и сильно пахло плесенью. Единственным источником света была свеча, воткнутая в бутылку из-под кьянти, стоящую на карточном столе. Этот стол находился у дальней стены рядом с узкой дубовой дверью, висящей на старомодных петлях. За столом сидела массивная фигура, одетая в монашескую рясу с клобуком.
Монах не видел, как мы вошли, поскольку сидел, склонив голову, будто на молитве. Но движения его правой руки были отнюдь не молитвенные.
Экстрасенс что-то рявкнул по-итальянски, и монах вытащил руку из-под рясы. Мой проводник сделал еще какое-то едкое замечание, потом показал рукой на дверь и на меня.
Монах встал, задев потолок верхушкой клобука. Я прикусила язык, чтобы не ахнуть вслух, и сердце молотом заколотилось в ребра. Каковы бы ни были вера и тайные пороки этого монаха, но он не был человеком.
Глаза огра горели из-под кустистых бровей, нос у него был широкий и плоский, как у гориллы. Подбородок странно торчал, будто нижняя челюсть была взята от другого черепа. Грубая кожа была истыкана крупными порами, лицо было так серо, что казалось, будто его надо как следует отряхнуть от пыли. Огр был крепкого сложения, а в каждой руке у него мог поместиться копченый окорок. Под клобуком он был лыс, и я заметила остроконечные уши. Складки облачения скрывали его уродство, но подчеркивали неестественную ширину плеч.
Огр внимательно оглядел меня и заговорил с экстрасенсом. Голос его громыхал, будто камни перекатывались, и сверкнули в розовых деснах зубы, загнутые внутрь, как сабли сарацинов. Пока они были заняты разговором, я посмотрела на книгу, которую огр оставил открытой на столе. Это были детские стишки с иллюстрациями. Пухлые детки в матросских костюмчиках и передничках играли со свечками, носили воду ведерками и ложились спать в одном ботинке. У меня заиграло в желудке, и я быстро отвернулась. Пристрастие огров к малолеткам общеизвестно, но этот, кажется, любил играть со своей едой.
Огр-монах вытащил древнего вида железный ключ и открыл изъеденную древоточцем дверь. Экстрасенс пригнулся, чтобы войти, а я чуть не расшибла себе лоб об притолоку. Огр нелюбезно хмыкнул и запер за нами дверь.
Я оказалась в узком, ведущем вниз проходе, освещенном цепочкой слабеньких лампочек на потолке.
Мы шли мимо рядов локул – узких могил, вырезанных в мягком камне, где хоронят бедняков. Здешние скальные породы пористы, и в этих катакомбах мало влаги, а потому даже самые древние тела на удивление хорошо сохранились. Мертвые, одетые в остатки саванов, смотрели на нас пустыми глазницами.
Пройдя полчаса и спустившись на три уровня, мы вышли в кубикулум – склеп побольше и побогаче для более зажиточных мертвецов.
Я вошла в сводчатую камеру, разглядывая ее сероватое убранство. Кубикулум был превращен в некое подобие святилища, хотя мне трудно было бы себе представить, до какого отчаяния надо дойти, чтобы искать утешения в подобном месте.
Дальняя стена была от пола до потолка утыкана человеческими черепами, вмазанными в штукатурку. Мертвые головы – все без нижней челюсти – располагались плотно одна над другой. Черепа взрослых мужчин торчали вперемежку с черепами женщин и несросшимися черепами детей.
Эти черепа окружали раку в стене. Внутренность раки образовывали разрисованные кости голеней и пальцев, сложенные отвратительной мозаикой. Хотя краски выцвели за много веков, еще можно было разглядеть фигуры мужчины и женщины. Одну руку они поднимали в приветственном жесте, другой прикрывали половые органы. В раке лежала иссохшая мертвая рука, отделенная у самого плеча и прибитая
