попечение телохранителям в лице Гейла, Боггса и двух других солдат. Съемочная группа состоит из пары Капитолийских операторов, с тяжелыми переносными камерами, нагроможденными на их тела как панцири диковинных насекомых, режиссера, женщины по имени Крессида с бритой головой, украшенной татуировками в виде виноградных лоз, и ее помощника, Мессаллы, стройного молодого человека, уши которого сплошь увешаны сережками. Присмотревшись, я замечаю, что он носит серьгу с серебряным шариком и в языке.
Как только Боггс отпихивает нас в сторону от дороги, ближе к складам, второй планолёт заходит на посадку. Этот перевозит команду из шести врачей, как я догадываюсь по их белой униформе, и запасы медикаментов. Мы все направляемся вслед за Боггсом вниз по тропинке, идущей между двумя высокими серыми складами. Изредка на обшарпанных стенах встречаются лестницы, ведущие на крышу. Когда мы выходим на широкую дорогу, кажется, будто мы попадаем в иной мир.
Раненых в утренней бомбежке несут внутрь. На самодельных носилках, в тачках и тележках, перекинув через плечо и просто крепко зажав в руках. С кровотечениями, без конечностей, без сознания. Отчаявшиеся сограждане тащат их к складу с небрежно намалеванным красным крестом над дверным проемом. Напоминает картинки из прошлого на старой кухне, где моя мать ухаживала за умирающими, только здесь их в десятки, в сотни раз больше. Я ожидала увидеть разрушенные бомбежками здания, а вместо этого оказываюсь окруженная изуродованными человеческими телами. Это здесь они меня снимать собираются? Я поворачиваюсь к Боггсу.
— Это не сработает, — говорю я. — Здесь у меня ничего не выйдет.
Скорее всего он замечает панику на моем лице, потому что останавливается на секунду и кладет руки мне на плечи.
— Выйдет. Просто дай им себя увидеть. Ты подействуешь на них лучше всякого лекарства, которые могут предложить врачи.
Женщина, принимающая пациентов, замечает нас. Присмотревшись и убедившись, что зрение ее не подводит, она широкими шагами направляется в нашу сторону. Ее темно карие глаза выглядят припухшими и уставшими, и от нее несет металлом и потом. Повязку на ее горле неплохо было бы сменить ещё дня три назад. Ремень от автомата, болтающегося у нее за спиной, врезается ей в шею, поэтому она дергает плечом, ища более удобное положение. Жестом большого пальца, она направляет медиков внутрь склада. Они повинуются без вопросов.
— Это Командующая Восьмым Пэйлор, — говорит Боггс. — Капитан, это Солдат Китнисс Эвердин.
Для капитана она выглядит довольно-таки молодо. Тридцать с небольшим. Но в ее голосе столько власти, что у тебя не возникает никаких причин сомневаться в ее назначении. Рядом с ней, в своей новенькой форме, начищенной и сияющей, я чувствую себя глупым новобранцем, неопытным, только начинающем разбираться в жизни.
— Да, я знаю, кто она такая, — говорит Пэйлор. — Значит ты жива. Мы были не уверены. — Я ошибаюсь, или в ее голосе проскальзывают обвинительные нотки?
— Я сама ещё не уверена, — отвечаю я.
— Долгий реабилитационный период. — Боггс тихонько постукивает по голове. — Сильное сотрясение. — Его голос на секунду понижается. — Выкидыш. Но она настаивала на приезде, чтобы увидеть раненых.
— Ну, их у нас предостаточно, — говорит Пэйлор.
— Вы думаете, это хорошая идея? — спрашивает Гейл, недовольно разглядывая госпиталь. — Размещать раненых вот так?
Я не думаю. Любая заразная болезнь распространиться здесь как пламя в сухой траве.
— Ну, думаю, это куда лучше, чем просто бросить их умирать, — говорит Пэйлор.
— Я не это имел ввиду, — отвечает Гейл.
— Ну, пока что это является ещё одной моей задачей. Но если вы пришли с третьей и если за ней стоит Койн, то я вся в внимании. — Пэйлор машет мне по направлению к двери. — Пойдем внутрь, Сойка- пересмешница. И захвати с собой друзей.
Я оглядываюсь на клоунаду в лице моей съемочной группы, набираюсь решимости и следую за ней в госпиталь. Какие-то тяжелые промышленные занавеси свисают с потолка здания, образуя подобие коридора. Трупы лежат бок о бок друг с другом, занавеси обтираются о их головы, лица покрыты белой тканью. — Общая могила вырыта в нескольких кварталах к западу отсюда, но пока у меня нет свободных рук, чтобы отнести их туда, — говорит Пэйлор. Она находит проём в занавеси и открывает его шире.
Я хватаюсь за запястье Гейла.
— Не отходи от меня ни на шаг, — говорю я, затаив дыхание.
— Я рядом, — спокойно отвечает он.
Я делаю шаг внутрь, и получаю внезапный удар по обонянию. Руки интуитивно тянутся к лицу зажать нос, чтобы не ощущать ужасной вони исходящей от засаленных покрывал, разлагающейся плоти и блевотины, которые уже порядком стухли в нагретом здании склада. Они держат открытыми окна, встроенные крест-накрест в металлическую крышу, но любой воздух, проникающий в них, просто не может пробиться сквозь застоявшийся смог зловония. Солнечные лучи из крошечных окон служат единственным освещёнием, поэтому, когда мои глаза привыкают, я могу разглядеть многочисленные ряды раненых. На раскладушках, на подстилах, даже на полу, потому что их было так много, а места так мало. Жужжание жирных мух, стоны страдающих людей, всхлипывания их родных и близких, все звуки сплетаются в один адский хор.
В дистриктах нет настоящих больниц. Мы умираем дома, хотя в данный ситуации такой вариант покажется просто сказкой, по сравнению с тем, что сейчас происходит на моих глазах. А потом я вспоминаю, что, скорее всего, большинство этих людей потеряли свои дома в бомбежках.
Начинают потеть ладони, пот катится по спине. Я дышу через рот, пытаясь не замечать вони. Перед глазами кишат черные точки, и мне кажется, что я вот-вот упаду в обморок. Но потом я ловлю взгляд Пэйлор, которая смотрит на меня столь пристально, ожидая увидеть из чего же я сделана, и были ли они правы, думая, что могут рассчитывать на меня. Поэтому я отцепляюсь от Гейла и направляюсь вглубь склада, протискиваясь в узкий проход между двумя рядами коек.
— Китнисс? — Слева раздается голос, вырываясь из общего гула. — Китнисс? — Из ниоткуда меня хватает чья-то рука. Я цепляюсь за нее для поддержки. Рука принадлежит молодой женщине с ранеными ногами. Кровь сочится сквозь массивные повязки, на которых кишат мухи. На ее лице отражается боль, и что-то ещё, что-то совсем несовместимое с ее состоянием. — Это правда ты?
— Да, это я. — Я отстраняюсь.
Радость. Вот что отражается на ее лице. Услышав мой голос, оно озаряется, моментально стирая все признаки муки и страдания.
— Ты жива! Мы не знали. Люди говорили, что ты жива, но точно мы не знали! — говорит она.
— Меня неплохо потрепало. Но сейчас мне лучше, — отвечаю я. — И вы тоже поправитесь.
— Мне нужно сказать брату! — Женщина пытается сесть и позвать кого-то через несколько кроватей. — Эдди! Эдди! Она здесь! Это Китнисс Эвердин!
Мальчик, лет двенадцати, поворачивается в нашу сторону. Повязка скрывает половину его лица. Часть рта, как я замечаю, открывается, будто он хочет воскликнуть. Я подхожу к нему, убираю со лба волнистые каштановые пряди. Он что-то пытается произнести. Он не может говорить, но его здоровый глаз рассматривает на меня с таким упорством, словно он пытается запомнить каждую черточку моего лица.
Я слышу свое имя разрывающее горячий воздух, распространяющееся по госпиталю.
— Китнисс! Китнисс Эвердин!
Звуки боли и горести отступают, им на смену приходят слова надежды. Со всех сторон меня зовут голоса. Я начинаю продвигаться, пожимая руки, протянутые ко мне, с теми, кто не мог двигаться, я разговариваю, здороваюсь, спрашиваю как дела, говорю, что рада встрече. Ничего особенного, никаких
