дурацкие туфли. Настоящей проблемой, конечно же, являются наши лица. Есть риск, что Крессиду и Полидевка могут узнать знакомые, Гейл стал легко узнаваем благодаря промо и новостям, а Пит и я, должно быть, известны каждому гражданину Панема. Мы поспешно помогаем друг другу наложить толстые слои грима, надеваем парики и солнцезащитные очки. Крессида обматывает шарфом меня и Пита, скрывая под тканью наши рты и носы.
Я чувствую, что время поджимает, но все же задерживаюсь на несколько минут, чтобы набить карманы едой и предметами первой медицинской помощи.
— Держимся вместе, — говорю я у двери.
И мы выходим на улицу. В воздухе летают снежинки. Взволнованные люди кружат вокруг нас, твердя о повстанцах, голоде и обо мне своим вычурным капитолийским акцентом. Мы пересекаем улицу, минуя ещё несколько домов. Как только мы заворачиваем за угол, то натыкаемся на дюжины три Миротворцев. Мы тут же убираемся с их дороги, как, впрочем, делают и настоящие жители, ждём, пока толпа вернётся в свое нормальное течение, и двигаемся дальше.
— Крессида, — шепчу я. — Есть на примете какое-нибудь укрытие?
— Как раз думаю над этим, — говорит она.
Мы проходим ещё один квартал, когда раздается вой сирен. Через окно дома я вижу экстренное сообщение и мелькающие на экране наши лица. Они ещё не установили личности погибших, так как я вижу Кастора и Дельфа среди фотографий. Вскоре каждый прохожий будет не менее опасен, чем Миротворец.
— Крессида?
— Есть тут одно местечко. Неидеальное. Но попробовать можно, — говорит она. Мы следуем за ней ещё несколько кварталов и, повернув, упираемся прямо в ворота, за которыми располагается нечто, похожее на частный дом. Хотя, оказывается, что мы всего-навсего срезаем путь, потому что, пройдя через ухоженный сад, мы выходим из других ворот и попадаем на небольшой закоулок, соединяющий два главных проспекта. Там раскинулись несколько убогих магазинчиков — один скупает вещи, бывшие в употреблении, другой продает поддельные драгоценности. Поблизости бродит всего пара людей и они не обращают на нас ни малейшего внимания. Крессида визгливым голосом заводит разговор о меховом белье, о том, как оно необходимо в холодное время года.
— Подождите, пока увидите, какие здесь цены! Поверьте, вдвое дешевле, чем на проспектах!
Мы останавливаемся у грязной витрины, наполненной манекенами в меховом белье. Это место выглядит нерабочим, но Крессида толкает входную дверь, вызывая режущий слух перезвон колокольчиков. Внутри тусклое, узкое помещение заставлено стеллажами с товарами. В нос ударяет запах залежавшегося меха. Дела, должно быть, идут не очень хорошо, так как мы единственные покупатели. Крессида направляется к сгорбленной фигуре, сидящей в задней части магазина. Я иду следом, пробегая пальцами по мягкому белью по мере продвижения.
За кассой сидит самый странный человек, которого я когда-либо видела. Она — исключительный образец того, что может сделать неправильное хирургическое вмешательство, потому что, я уверена, даже в Капитолии, это лицо не признают привлекательным. Туго натянутая кожа и татуировки в виде черных и золотых полосок. Нос приплюснут почти до полного исчезновения. Я и раньше видела кошачьи усы у людей из Капитолия, но не такие же длинные. Результатом является абсурдная полукошачья маска, которая прямо сейчас недоверчиво косится на нас. Крессида снимает парик, обнажая свои кудряшки.
— Тигрис, — произносит она. — Нам нужна помощь.
Тигрис. В мозгу у меня словно прозвенел колокольчик. Она была завсегдатаем — более молодой и менее беспокойной версией себя нынешней — на самых ранних Голодных Играх, которые я могу вспомнить. Думаю, стилистом. Не помню, какого Дистрикта. Точно не Двенадцатого. Должно быть, потом сделала ту самую лишнюю операцию и перешла грань между красотой и уродством.
Так вот куда попадают стилисты, отслужившие свой срок. В скучные специализированныемагазины белья, где дожидаются своей смерти. Вдали от публики.
Я вглядываюсь в её лицо, гадая, на самом ли деле родители назвали её Тигрис, вдохновляя на эти увечья, или же она выбрала стиль и сменила имя, чтобы соответствовать своим полоскам?
— Плутарх говорил, что вам можно доверять, — добавляет Крессида.
Чудесно, она одна из людей Плутарха. Так что, если она первым делом не сдаст нас Капитолию, то уведомит Плутарха и, соответственно, Койн, о нашем местоположении. Нет, магазин Тигрис — не идеал, но это все, что у нас есть на данный момент. Если, конечно, она согласится нам помочь. Она вглядывается то в старенький телевизор на стойке, то в наши лица, будто пытаясь сопоставить нас. Чтобы облегчить ей задачу, я стягиваю шарф, снимаю парик и подхожу ближе, так, что свет от экрана падает на мое лицо.
Тигрис издает низкий рычащий звук, но не такой, каким меня обычно встречает Лютик. Она сползает со стула и исчезает за полкой с меховыми леггинсами. Раздается звук скольжения, а затем появляется её рука и манит нас за собой. Крессида смотрит на меня, будто спрашивая: «Уверена?» Но разве у нас есть выбор? Возвращение на улицы при данных обстоятельствах гарантирует нам плен или смерть. Я раздвигаю меха и вижу, что Тигрис сдвинула панель у основания стены. И там, кажется, крутая каменная лестница. Она жестом приглашает меня войти.
Вся эта ситуация так и кричит: ловушка! На мгновение я впадаю в панику и поворачиваюсь к Тигрис, вглядываясь в эти желтые глаза. Почему она это делает? Она не Цинна, готовый пожертвовать собой ради других. Эта женщина — олицетворение всей пустоты Капитолия. Она была одной из звёзд Голодных Игр до тех пор, пока… Пока перестала ею быть. Тогда что же это? Обида? Ненависть? Месть? На самом деле, эта мысль меня утешает. Жажда мести пылает долго и обжигающе. Особенно, если каждый взгляд в зеркало укрепляет её.
— Сноу отстранил тебя от Игр? — спрашиваю я. В ответ она просто смотрит на меня. И недовольно дергает своим тигриным хвостом. — Знаешь, я ведь собираюсь его убить.
Её рот расплывается в том, что можно принять за улыбку. Успокаивая себя тем, что это не полное безумие, я проползаю в отверстие.
Пройдя по ступеням примерно полпути, я упираюсь лицом в висящую цепочку и тяну за неё, освещая укрытие мигающей люминесцентной лампой. Это небольшой подвал без окон и дверей. Невысокий, но широкий. Вероятно, промежуток между двумя настоящими подвалами. Место, существование которого может остаться незамеченным, если вы не очень придирчивы к мелочам. Тут холодно и сыро, и лежат горы шкур, которые, я полагаю, не видели дневного света годами. Если только Тигрис не сдаст нас, я уверена, здесь нас никто не отыщет. К тому времени, как я ступаю на бетонный пол, мои спутники уже на ступенях. Панель возвращается на привычное место. Я слышу, что стойки с бельем на скрипучих колесах отъезжают обратно. Тигрис бредет к своему стулу. Её магазин поглотил нас.
Как раз вовремя, потому что Гейл на грани потери сознания. Мы сооружаем постель из шкур, снимаем с него слои обмундирования и помогаем ему улечься на спину. В конце подвала есть кран, на высоте фута над землей, и сток под ним. Я открываю его, и после долгого шипения и нескольких литров ржавчины, вытекает чистая вода. Мы промываем рану на шеё Гейла, и я осознаю, перевязки недостаточно. Нужно накладывать швы. В аптечке есть игла и стерильная нить, но нам не хватает доктора. Мне приходит мысль привлечь сюда Тигрис. Она стилист, она обязана знать, как орудовать иглой. Но это оставит магазин без присмотра, к тому же, она уже сделала предостаточно. Приходится признать, что я, возможно, больше всех гожусь для этой работы, поэтому, стиснув зубы, начинаю накладывать ряд неровных стежков. Не красиво, зато практично. Я обрабатываю их мазью и перебинтовываю.
Даю ему немного болеутоляющего.
— Теперь ты можешь отдохнуть. Здесь безопасно, — говорю я ему. Он мгновенно засыпает.
В то время как Крессида и Полидевк сооружают для нас меховые гнезда, я занимаюсь запястьями Пита. Аккуратно промываю их от крови, наношу антисептики и перевязываю под наручниками.
— Ты должен держать их в чистоте, в противном случае инфекция может распространиться и…
— Я знаю, что такое заражение крови, Китнисс, — говорит Пит. — Даже если моя мать не лекарь.
Я мысленно возвращаюсь в прошлое, к другой ране, к другим бинтам.
