— Только не ее! Я тебя отдам все что угодно, только не это!
При виде смятения соперника улыбка Синьджона стала острее битого стекла.
— Нет. Ее я хочу. Отдай мне ее, или я буду знать, что лжешь!
— Ты называешь меня лжецом?
— Скажем так, колдун: я сомневаюсь, что ты говоришь правдиво. А теперь, если ты меня великодушно извинишь, в этот вечер меня ждут и другие дела.
— А мое предложение?
— Я буду считать его искренним, только если ты дашь мне то, о чем я попросил, — твою ручную танцовщицу. До тех пор нам не о чем говорить. — Опершись на трость, Синьджон встал с кресла, слегка поклонившись, и поднес руку к треуголке. — Adieu, мой начинающий друг. Ты потрясающе любезный и гостеприимный хозяин.
Эшер смотрел, как соперник спускается по винтовой лестнице и, окруженный телохранителями, невредимый уходит из «Данс макабр». Видя, как закрывается за ним дверь, Эшер изо всех сил старался смирить ярость. Напасть на старого ящера физически было бы не мудро.
Раздался треск, и он, посмотрев вниз, увидел, что стиснутые пальцы превратили подлокотники трона в щепу.
Децима вышла из тени, наклонилась губами почти к его ушам.
— Почему вы не отдали ему девушку?
— Старый мерзавец хитер — надо отдать ему должное! Чтобы дожить до его возраста, приходится усвоить кое-какие трюки. Он и не собирался соглашаться на перемирие — но ему надо было сделать так, будто это он получил отказ, а не я. Потому он и попросил в дар то единственное, с чем я, как он знал, не расстанусь. Хитрая лиса! Но не важно. С перемирием было бы легче его раздавить, не устраивая хаос настоящего джихада. Он бы не ждал тогда беды, когда на него налетели бы братья Борхес. А теперь мне придется заключать союз с этим картелем. Ты известила власти о местонахождении тел?
— Да, милорд. У меня нет сомнений, что об этом будет сказано в утренних новостях. Может быть, даже по Си-эн-эн.
— Голову Дарио Борхеса им послали?
— Ночным экспрессом. Она должна прибыть в Майами в десять утра.
— Ты не стала паковать ее в лед? Я хочу, чтобы они насладились полным эффектом. — Эшер глянул на Никола, которая жалась у его локтя с непонимающим видом. Он взял ее бледную руку в свои, приласкал вены кончиком языка. — Ты не беспокойся, милая, — прошептал он. — Я никому тебя не отдам. Даже вечной смерти.
«Дуссенбург» затормозил у тротуара перед Черной Ложей. Юноша в куртке «черных ложек» подлетел открыть заднюю дверцу. Оттуда вылез Синьджон, улыбаясь, как пресловутый кот.
— К-как там было, хозяин? — спросил мальчишка.
— Безупречно, — ответил Синьджон. Потом поглядел в непонимающие тупые глаза, глубоко вздохнул и пояснил: — Все о'кей.
Мальчишка улыбнулся и закивал:
— Это очень хорошо, хозяин! Очень хорошо!
Синьджон со вздохом отвращения прошел мимо «ложки». Непонятно, в генах дело или в наркотиках, но качество сегодняшних служителей просто омерзительно. Да, разумеется, цыгане тоже не были гигантами интеллекта, но по сравнению с тем, что приходится использовать в конце этого, двадцатого века, они просто были мастерами эпохи Возрождения. При мысли о том, каким станет человечество в новом тысячелетии. Синьджона передернуло.
Впрочем, у американцев тупость всегда была природной чертой. Уж кто-кто, а он должен знать — на его глазах эта страна из конгломерата кое-как сляпанных коммерческих предприятий превратилась в единственную оставшуюся в мире сверхдержаву. Да, конечно, он тоже принимал участие в рождении этой нации.
До воскресения он был третьим сыном мелкого дворянчика. Старший брат унаследовал титул и то имущество, что можно было унаследовать, и вложил, дурак, почти все состояние в колонию сэра Уолтера Рейли на острове Роанок с условием, что один из членов его семьи поедет присмотреть за этим вложением. Несчастливый жребий выпал Синьджону — который незадолго до этого опозорил фамилию. Если правду сказать, его разыскивали за убийство, и выбор у него был таков: либо покинуть Англию, либо кончить жизнь в Тауэре. Так что в 1587 году девятнадцатилетний Синьджон начал новую жизнь в Новом Свете.
Колония Роанок оказалась хуже ада. Летом было жарко и стояла вонь. Зимой леденили холод и сырость. Между этими временами года на остров налетали свирепые бури, ломавшие деревья, как щепки. Насекомые, ядовитые змеи, аллигаторы и прочая докучная фауна имелась в изобилии. Болезни не прекращались, как и голод — поскольку мало кто из колонистов хотя бы понятие имел о земледелии. Они же, в конце концов, все были джентльменами.
Очень немногие из колонистов могли выдержать такие суровости и лишения. Разумеется, представители высших классов сидели и ждали, что для них сделают существа низшие, в том числе несколько выживших женщин. Однако Роанок — не Лондон, и запас представителей низших классов не был неисчерпаемым. Когда англичане попытались обратить в рабство местных жителей, кроатоанов, у тех хватило наглости воспротивиться, и к бедам колонии прибавилась еще и война.
Синьджон в течение двух лет смотрел, как сокращается и гибнет колония. Кого-то из колонистов свалили болезни и недоедание, женщины в основном погибали от родов и перемежающейся лихорадки. Люди заходили слишком далеко в болота и не возвращались, став пищей аллигаторов и змей. А отчаянные крики тех, кто попадал в руки кроатоанов, разносились по лесу в течение нескольких дней. Синьджон молился о дне возвращения кораблей Рейли с провизией, чтобы удрать из этого зеленого ада, куда сослал его брат. Все что угодно, даже виселица, было лучше этого страшного места под названием «Америка».
Но его мечтам не суждено было сбыться. В одну из безлунных ночей 1589 года подошел к острову Роанок корабль, но это не сэр Уолтер Рейли привез свежую провизию.
В ту ночь Синьджон проснулся от криков и топота убегающих в панике людей. Первой мыслью было, что напали кроатоаны. Схватив шпагу, он выпрыгнул в ночной рубашке и увидел, что деревню захватили пираты!
Казалось, они были повсюду, вытаскивая за волосы немногих уцелевших колонистов. Синьджон прыгнул вперед, проткнув шпагой печень одному из пиратов. Но тот не упал замертво, а только заржал — показав клыки острые и белые, как у волка, и глаза цвета свежего вина. Синьджон не успел ничего сделать, как вампир ударил его наотмашь, и он потерял сознание.
Проснувшись, он понял, что находится в оковах с другими колонистами и несколькими захваченными кроатоанами, всего двадцать человек, — в железной клетке, укрепленной на палубе корабля под черными парусами. Вскоре он узнал, что корабль зовется «Осирис», а экипаж его — почти целиком нежить. Днем корабль вели несколько слуг-людей, но приходил вечер, и вываливались из трюма Свои — кланы Ласомбра, Вентра и Бруха, занимая места на палубе и на снастях.
Судьба захваченных колонистов оказалась воистину жестокой. Одного за другим их вытаскивали на палубу и выпивали всю кровь. Обескровленные тела отдавали слугам, которые либо разделывали их на мясо, либо скармливали акулам, плывшим за «Осирисом», как верные псы. Была бы такой же и судьба Синьджона, не улыбнись ему удача. Она пришла в лице капитана Блада, сурового предводителя команды вампиров. Может быть, старый пират заглянул в глаза перепуганного мальчишки двадцати одного года от роду и разглядел в них убийцу. Как бы там ни было, но ему взбрело в голову сделать Синьджона боем при своей каюте.
Капитан Блад, утверждавший, что плавал когда-то с Одиссеем, одевался во все красное, а темные волосы заплетал в косу, которая спадала до талии. Хотя и перепуганный поначалу, Синьджон вскоре научился отвечать на холодную ласку капитана. И немного прошло времени, пока он начал помогать своему хозяину планировать набеги на европейские колонии Нового Света.
В 1591 году капитан Блад наградил своего преданного боя даром Объятия. И когда Синьджон восстал, возрожденный, вступив в ряды Своих, его сделали первым помощником на «Осирисе». Так прошло еще лет десять — пока «Осирис» не встретил достойного противника в лице папского военного корабля, команду
