Он пожал плечами:
– Она спит в наших апартаментах. Я сходил туда и выпорол ее ремнем.
– Бен, послушай...
– Ты не хочешь принять мое предложение?
Я отрицательно мотнул головой.
– Тебе это не нравится?
– Что?
– Ну, я и твоя бывшая девушка...
– Знаешь, я не собираюсь царапать тебе лицо по этому поводу, Бен. Но, наверное, это мне не нравится почти так же, как и Джинни.
Он вздохнул. Покачал головой.
– Черт бы побрал этих баб!
– Ты хочешь сказать, что это могло бы стать началом большой, красивой дружбы?
Он ухмыльнулся:
– Что-то вроде того, приятель. – Он поднял свой бокал, салютуя мне.
– Кроме того, – сказал я, не поднимая бокала, – я такой же, как и ты. Мне нравится иметь свое собственное дело. Свое частное агентство. Я начинал в маленьком, обшарпанном офисе, четырнадцать лет назад. И теперь у меня есть люди, работающие на меня, и я переезжаю в большой современный офис. Я тоже люблю мечтать, Бен. И в моих мечтах нет места для «Фламинго».
Он медленно кивнул головой:
– Я понимаю. Когда ты уезжаешь?
– В понедельник. И у меня нет желания работать завтра.
– С меня причитается. Я ведь тебе еще не заплатил. Не так ли?
– Ты говорил мне о десяти тысячах, насколько я помню.
Он снова кивнул:
– Да. И ты их заслужил. Я должен был бы выплатить тебе еще и премию, но мне сказали, чтобы я сократил свои расходы.
Я посмотрел на него взглядом, полным сожаления:
– Выходит, мне не повезло, раз я стал первым, с кого ты решил начать.
Конечно же, если говорить о невезении, я находился в лучшем положении, чем Сигел.
Он сказал мне, чтобы я зашел к нему в контору к трем часам ночи, и он заплатит мне наличными. Я нашел его с тем же растерянным, окаменевшим лицом.
– Проклятье, – сказал он, сидя за столом, уставленным коробками с деньгами. Тут же, чуть в стороне от него, находился старший крупье.
– Насколько плохи дела сегодня? – спросил я, наклонившись к нему.
– Плохо. Снова тридцать тысяч.
– Черт...
– Если дела пойдут так и дальше, то к концу недели у меня в пассиве будет сто тысяч.
– Тебе нужно закрываться, Бен. У тебя здесь работает ворье, за которым наблюдает такое же ворье. Это ясно.
– Они узнают у меня, что такое Божья кара. Нет, это им так не пройдет! Я им покажу, кто такой Бен Сигел, – сказал он, мрачно усмехаясь.
Я пропустил его ремарку.
– Я считаю, ты должен закрыть заведение, набрать новых людей и открыть его вновь вместе с отелем.
– Что ты, черт возьми, смыслишь в этом! – вспылил он.
Я пожал плечами:
– Почему бы тебе тогда не рассчитаться со мной и не отпустить на все четыре стороны?
Он покачал головой. Его лицо смягчилось.
– Извини, Нат. Извини. Я подумаю над твоими словами. Твой совет довольно разумный. Я подумаю.
– Ну и хорошо, Бен.
Он отсчитал мне девять тысяч в сотенных купюрах и еще одну тысячу в пятидесятидолларовых и двадцатидолларовых бумажках.
Я свернул деньги и убрал их. Это была большая сумма, но я заработал ее.
Мы обменивались рукопожатиями с Сигелом, когда в контору вбежал Чик Хилл.
– Бенни! – сказал он, с трудом переводя дух. – Ты должен быстрее бежать туда. Она покончила с собой! Я думаю, она покончила с собой!
– Тэбби? – сказал он. Его глаза смотрели с тревогой.
Чик кивнул, показывая рукой на дверь.
– Нат, – сказал Сигел, быстрым шагом направляясь к двери. – Ты можешь оказать мне помощь?
Я кивнул, и мы бегом направились по коридору во внутренний двор, к зданию недостроенного отеля.
– Она проглотила упаковку успокоительных таблеток, – с отчаянием в голосе промолвил Чик. – Мне показалось, что она не дышит.
– Как ты там оказался? – спросил я его, когда мы подбегали к лифту.
– Я хотел узнать, как она себя чувствует, – объяснил ее брат. Он посмотрел затравленными глазами на Сигела. Мы вошли в лифт. – Я слышал, ты избил ее, Бен.
– Заткнись, Чик, – оборвал его Сигел, глядя вверх, словно поторапливая лифт, чтобы тот двигался быстрее.
Она лежала на спине на широкой кровати, покрытой розовой простыней. На ней все еще было то разорванное платье. Грудь ее была обнажена, глаза – закрыты. Сигел склонился над ней.
– Она дышит, – сказал он. – Едва-едва, но дышит. Принеси мне мокрое полотенце!
Чик намочил полотенце в ближайшей ванной комнате, на полу которой я нашел пустую упаковку из-под транквилизаторов. Парень передал Сигелу полотенце, и тот начал шлепать им ее по лицу.
– Просыпайся же! – приговаривал он. – Просыпайся, черт возьми!
Чик стоял рядом с беспомощным видом, готовый разрыдаться.
Я сказал:
– Бен, слушай, давай как можно скорее отвезем ее в больницу; там ей промоют желудок. Я подгоню сейчас «бьюик» к подъезду. Хорошо?
Он держал ее на руках. Повернувшись ко мне, он кивнул.
– Вы сможете вдвоем донести ее до подъезда? – спросил я.
Сигел, кивнув, сказал:
– Не мешкай. Беги за машиной!
Саут Невада Хоспитэл находился в пяти милях от нас, на бульваре Чарльстоун. Движение на трассе было интенсивным, и я, выжимая восемьдесят миль в час, был вынужден делать обгоны и увертываться от встречных машин.
Вирджиния Хилл находилась на переднем сиденье, между мною и Сигелом. Он, обнимая ее одной рукой и прижимая к себе, шептал ей какие-то успокоительные слова. Чик сидел сзади с выражением отчаяния на лице.
– Прибавь скорость! – прикрикнул Сигел.
– Попробую, – ответил я.
– Глупая, вздорная девчонка, – сказал Сигел тихо. – Зачем ей это было нужно?
Я гнал «бьюик» под девяносто миль в час. Сзади, в ночи, раздался звук сирены.
– Проклятье, – сказал я, – полицейский.
– К черту полицейского, – сказал Сигел, прижимая к себе Вирджинию. – Гони, не оборачивайся.
Коп догнал нас, лишь когда мы подрулили к приемному отделению больницы. Сигел, не глядя на него, машинально вручил ему стодолларовую купюру.
Санитары положили безжизненное тело Хилл на тележку и повезли в палату неотложной помощи.
Через некоторое время нас допустили к ней. Сигел пожимал руку доктору, который вернул ее к жизни.
