– Геллер! – резко прошептал Брекинридж. – Прошу вас!
Кондон робко шагнул вперед, держа шляпу в руке.
– Со мной приехали двое моих друзей, один из которых великодушно согласился привезти меня сюда. Я звонил сюда из ресторана Макса Розенхайна, и Макс поехал со мной; с нами также наш общий друг, Милтон Гаглио, торговец тканями. Он вел машину.
– Скажите им, чтобы они вышли из машины и подняли руки, – сказал я.
– Право, – чопорно проговорил Кондон с высоко поднятой головой, – это очень неблагородно с вашей стороны.
– Будет хуже, если ваши друзья не вылезут из машины.
Они вылезли из машины: маленький, смуглый человек лет тридцати и второй, покрупнее, которому было лет под шестьдесят. Оба были в пальто и шляпах.
Тот, что поменьше и помоложе, сказал:
– Меня зовут Милтон Гаглио. Извините, что мы так задержались. Мы заблудились и останавливались у закусочной «Балтимор», чтобы спросить дорогу.
Эта закусочная стояла на перекрестке недалеко от Хоупуэлла.
– Меня зовут Макс Розенхайн, – сказал мужчина постарше с беспокойной улыбкой на лице. – Мы вроде как комиссия – итальянец, еврей и ирландец.
Никто не засмеялся.
– Поднимите ваши руки, джентльмены, – сказал я.
Они посмотрели друг на друга скорее удивленно, чем испуганно; оскорбленным выглядел только Кондон.
– Мне понятна ваша озабоченность вопросами безопасности... – начал он.
– В таком случае заткнитесь, – сказал я, – и делайте то, что вам говорят.
Брекинридж, который, кажется, был несколько ошеломлен моей полицейской тактикой, открыл ворота; я вышел и обыскал троих мужчин. Приятели Кондона перенесли обыск стоически, один лишь профессор возмущенно пыхтел.
– Давайте посмотрим на письмо, профессор, – сказал я.
– Я бы предпочел показать его полковнику Линдбергу.
– Покажите мне одну подпись.
Тяжело дыша через нос, он подумал над моей просьбой, потом вытащил из кармана пальто белый конверт, достал из него другой конверт, поменьше, и показал мне письмо. На нем действительно были красный и синие круги и отверстия.
– Отойдите в сторону, – сказал я ему и кивнул двум другим, чтобы они сделали то же самое. Я заглянул в машину, черный «шевроле», посмотрел под сиденьями, проверил вещевой ящик. Попросил Гаглио открыть багажник, и он выполнил мою просьбу, однако, кроме запасной покрышки и домкрата, в нем ничего не было.
– О'кей, ребята, – сказал я, сделав величественный жест. – Садитесь обратно в свою машину.
Кондон неохотно кивнул, с глупой тщательностью сложил письма обратно в конверты и с подчеркнутым достоинством пошел обратно к черному «шевроле», другие двое двигались быстро, словно подметки у них были горячими.
Я вызвал полицейского из будки подрядчика и велел ему вместе с винтовкой проехать с ним к дому на подножке автомобиля. Потом я сказал сидящему за рулем Гаглио:
– Езжайте вокруг дома, остановите около гаража и ждите нас.
Машина отъехала. Брекинридж закрыл ворота и запер их на замок. Красные огни задних фонарей медленно приближались к почти неосвещенному дому – светились лишь несколько прямоугольников окон первого этажа; полицейский ехал на подножке, словно пилот-трюкач на крыле самолета.
– Не очень-то вежливо вы с ними обошлись, – сказал Брекинридж.
– Этот профессор либо жулик, либо дурак, – сказал я. – А я не переношу ни тех, ни других.
Брекинридж ничего не сказал на это; мы пошли к дому, кивнув на ходу двум полицейским, с жалким видом стоявшим у угасающего костра.
Полицейский, который ехал на подножке, поставил всех троих у двери, что вела в дом через комнату для слуг. Брекинридж отправил полицейского обратно на его пост и открыл дверь для гостей. Мы собрались в кухне, освещенной лишь маленькой лампой над печкой. Из гостиной примчался непременный Вэхгуш.
– Меня зовут Брекинридж, – громко сказал полковник, пытаясь перекричать непрестанный лай собаки. – Это детектив Геллер из чикагской полиции.
– Чикаго? – спросил Гаглио. – Что вы делаете здесь?
– Это вас не касается, – вежливо ответил я, лягнув пса. – А вот вы сами что здесь делаете, мне это совершенно непонятно.
– Вы чрезвычайно неучтивый молодой человек, детектив Геллер, – сказал Кондон.
– Я всегда такой, когда гости приезжают в два часа утра.
Брекинридж сказал:
– Если вы готовы, полковник Линдберг ожидает встречи с вами.
– Я всегда готов, – с улыбкой сказал Кондон.
Мы прошли через гостиную, от нас не отставал совершенно обезумевший от лая Вэхгуш; если кто и спал в этом доме, то теперь обязательно проснулся. Брекинридж посадил Гаглио и Розенхайна на софу, и пес сразу принялся рычать на них; сложив руки на коленях, они взирали на него испуганными глазами, словно девушки без кавалеров во время кадрили.
Линдберг не сел с ними; он мерил свой кабинет шагами и выглядел изможденнее, чем обычно. Он даже не причесался, его моложавое лицо потемнело от щетины; он был в коричневых брюках и накинутой поверх майки кожаной летной куртке.
– Добрый вечер, полковник Линдберг, – сказал Кондон, с важным видом выступая вперед и протягивая руку, как если бы жаловал медаль. – Я бы узнал вас везде, сэр.
Тем самым Кондон попадал в компанию избранных, включающую все население Соединенных Штатов в возрасте от трех лет и выше.
– Позвольте мне сказать, что все патриоты-американцы благодарны вам за ваши мужество и отвагу... и мы с вами в эти тяжелые для вас минуты.
Линдберг с усилием изобразил на лице улыбку и сказал:
– Доктор Кондон, мне хотелось бы посмотреть на письма, которые вы получили.
– Конечно, сэр. С превеликим удовольствием.
Еще бы не удовольствие – передать письма о выкупе терзаемому мукой отцу.
Линдберг внимательно просмотрел письма и положил их на стол.
– Нейт, – сказал он. – Генри.
Мы подошли к столу и тоже посмотрели на них. Их содержание отражало то, что я уже слышал по телефону, однако орфография, вид и подписи были такими же, как в ранее полученных писем.
– Они аутентичны, – сказал Линдберг.
Мы не стали спорить.
Потом он искренне улыбнулся Кондону и сказал:
– Доктор, это очень любезно с вашей стороны, что вы приехали сюда. Надеюсь, мы не причинили вам слишком много беспокойства.
Кондон искоса внимательно посмотрел на меня, однако сразу улыбнулся Линдбергу.
– Никакого беспокойства, полковник. Я хочу, чтобы вы знали, что главная моя цель – это служить вам. Можете мной распоряжаться, как хотите.
Линдберг взглянул на меня, я завращал глазами.
– Расскажите о себе, доктор, – сказал Линдберг.
– Я являюсь профессором педагогики в Фордхеме и директором средней школы номер двенадцать в Бронксе.
– Вы давно преподаете?
– Пятьдесят лет, – гордо проговорил он. – И за это время я пропустил лишь девятнадцать часов. Ну и ну...
