сыпались на него. Он был назначен главнокомандующим, получил дворец в Милане и город своего отца Кастельнуово; наконец, он женился на родной дочери Сфорца, Бьянке, и был принят в семью Сфорца.
Следующие годы отмечены несколькими нападениями на Ломбардию швейцарцев и войной между королем Ферранте и его восставшими баронами, пользовавшимися поддержкой со стороны римского престола. Однако вмешательство нового Папы Иннокентия VIII было обусловлено вовсе не жестокостью короля или его сына, но его собственным желанием получить право давать инвеституру[33] Неаполя. Папа поддерживал также претензии французского короля на Неаполитанское Королевство и призывал его начать войну против Ферранте, что вызывало чрезвычайную обеспокоенность Людовико. Тому очень не хотелось в соответствии с условиями союзнического договора посылать помощь неаполитанскому королю, но в конце концов, прежде всего благодаря усилиям Лоренцо Медичи, на юг было отправлено войско во главе с Джан Джакомо Тривульцио. Вскоре стало ясно, что главной целью миланцев было заключить мир до начала вторжения французов. И это им удалось. Отряды Альфонсо Калабрийского выдвинулись на расстояние несколько миль от Рима, и Папа был вынужден искать мира. Переговоры в Риме Тривульцио провел в августе 1486 года. С этого времени начинается тесная связь Тривульцио с Неаполитанским Королевством. Ферранте не придал ни малейшего значения своему обещанию помиловать своих баронов. Вероломство и жестокость, проявленные по отношению к ним Ферранте и Альфонсо, даже в тот циничный век казались чрезмерными.
Следуя плану подчинения важнейших центров герцогства своей власти, Людовико захватил замок Павии. Этот шаг сразу же произвел сильное впечатление на его подданных, возбудив определенное недовольство и в самом Милане, однако этот ропот в значительной мере утих благодаря всеобщей радости, вызванной известием о подчинении им Генуи. Людовико использовал все свое дипломатическое искусство, сталкивая между собой различные партии в этом раздираемом политическими склоками городе. Его действия во владениях племянника вызывали некоторое раздражение Флоренции, но все три государства слишком хорошо осознавали необходимость действовать сообща, чтобы какие-либо пограничные инциденты или нарушение клятвы королем Ферранте могли стать причиной серьезных конфликтов между ними.
В 1489 году Моро захватил крепость Роккетту, добившись тем самым полного контроля над замком Милана. Был пущен слух, что Луиджи да Терцаго, один из секретарей Людовико, составил заговор, в который посвящен Филиппо дельи Эустакки, комендант Роккетты. Предполагалось, что они планировали захватить двух герцогов. Дядя и племянник вернулись в Милан из Павии, и когда Эустакки приблизился, чтобы, согласно обычаю, поцеловать руку Джан Галеаццо, он был арестован. Коммин сообщает, что гарнизон крепости поднял подвесной мост, после чего Людовико зажег свечу, объявив, что если Роккетта не сдастся, то он казнит пленников на месте. Этот эпизод характерен скорее для Франции, чем для Моро. Терцаго был посажен в деревянную клетку на дне башни в Павии. Он умолял дать ему хоть немного чистой соломы, но тщетно. Эустакки провел долгое время в заключении, но в конце концов его отпустили. Папский нунций Герарди, который, по-видимому, не раз легко поддавался на уловки Людовико, был убежден в том, что этот заговор был настоящим. Возможно, так оно и было на самом деле, однако сложно поверить в то, что в нем участвовал Филиппо дельи Эустакки. Герарди сообщал в Рим, что герцог Бари был серьезно обеспокоен случившимся, и выражал восхищение проявленной им при подавлении мятежа энергией.
Глава VIII
Бракосочетание Джан Галеаццо Сфорца и Изабеллы Арагонской
То были годы, о которых после французского вторжения историки вспоминали точно так же, как мы теперь вспоминаем о правлении Эдуарда VII[34]. Никогда, пишет Гвиччардини, не знала Италия такого процветания и столь желанного благополучия, которыми она в полной безопасности наслаждалась в 1490 году, а также в годы, шедшие непосредственно перед ним и после. Корио, описывая Милан, свидетельствует, что все наболевшие проблемы разрешились мирным путем, и теперь люди были озабочены лишь накоплением богатства и имели все возможности, чтобы заниматься этим. «Вовсю бушевали увеселения и праздные удовольствия, Юпитер торжествовал, и казалось, повсюду царят прежде неизвестные покой и умиротворение. Двор наших государей был роскошен и богат новыми модами, платьями и наслаждениями. Но при этом и добродетели достигли такой высоты, что Минерва и Венера постоянно соперничали друг с другом в стремлении к большим успехам собственных школ. Блестящая молодежь со всех сторон осаждала школу Купидона: отцы приводили туда своих дочерей, мужья — жен, братья — сестер», — вспоминают читатели Банделло. «Женщины Милана, — сообщает нам этот романист, — как правило, общительны, гуманны и от природы склоны любить, быть любимыми и всегда жить в любви»; уместно вспомнить также миланскую пословицу: пускай плащ твой потрепан, зато тарелка полна. «Минерва (возвращаясь к Корио) прилагала также все силы к оснащению своей благонравной академии, для которой Людовико Сфорца, славнейший и сиятельнейший государь, на собственные средства подбирал наиболее одаренных людей из самых отдаленных частей Европы… Казалось также, что разнообразная гармония приятнейшей и нежнейшей музыки изливается с небес на этот восхитительный двор. Здесь собрали такое множество людей с уникальными способностями и обходились с ними так учтиво, что это напоминало о золотом веке. Посреди этого праздного счастья сиятельнейшие государи дома Сфорца посещали города и примечательные места своего герцогства, наслаждаясь разнообразными забавами».
У герцога Бари не было никаких проблем в отношениях со своим племянником до его свадьбы. В качестве номинального правителя герцог Милана неизменно встречал соответствующее своему рангу почтение, но в момент принятия любого серьезного решения на первый план незаметно выдвигался его дядя. Об этом свидетельствуют письма нунция Герарди. Гибкость Людовико, его такт и совершенное самообладание удивительно подходили для этой его роли. Разумеется, реальная власть была полностью сосредоточена в его руках. Джан Галеаццо так не смог развить в себе необходимые качества и, по- видимому, вообще не был способен управлять столь большим государством, как герцогство Милана. «Сиятельнейший герцог не склонен думать об общественных делах, — писал Герарди в 1489 году. — Он странствует по окрестным владениям, развлекаясь соколиной и псовой охотой, и ничто не раздражает его более, нежели упоминание о делах государства». Джан Галеаццо был не слишком умен, считает Коммин. Он довольно рано пристрастился к выпивке — довольно редкий порок в тогдашней Италии, — что также не способствовало ни умственному, ни физическому его развитию. Представляется вероятным, что его дядя не прилагал никаких усилий к тому, чтобы Джан Галеаццо получил столь же хорошее образование, как он сам и его братья, и вполне возможно, что Людовико намеренно потворствовал ему в его склонности к пороку, в его низкой страсти к обоим полам, чтобы подорвать его силы и волю. Таким образом, племянник оказался под полным его контролем. Джан Галеаццо был весьма привлекателен и обладал характерной для Ломбардии внешностью — с тонкими чертами лица и светлыми волосами. Хронист говорил, что он «хотя и красив, но очень недалек умом». Простодушный и доверчивый, он, по-видимому, был на самом деле привязан к своему дяде, во всем ему доверяя, как того и желал сам Людовико. В письме 1488 года нунций описывает свой разговор с герцогом Бари, который в то время был серьезно болен. Джан Галеаццо присутствовал при их беседе и при необходимости помогал Людовико передвинуть руку, ибо тот был настолько слаб, что не мог поднять ее к своему лицу.
Этот тяжелый недуг едва не погубил Моро. Он уже страдал от него, когда нунций прибыл в Милан в октябре 1487 года. Герарди был вынужден в течение двух часов ждать в маленькой спальне в замке своей первой аудиенции. Герцог принял его в постели, однако полностью одетый. Они говорили наедине в течение двух часов, и герцог был совершенно изможден к концу беседы. Затем он немного подкрепился, и его перенесли в залу делла Балла, где герцог, лежа на кушетке, наблюдал за игрой в паллоне. Герарди получил приглашение присоединиться к нему. Выздоровление герцога Бари вызвало великое ликование в Милане. Людовико был уверен, что жизнь ему спас Амброджио да Варезе, которому по этому случаю Джан Галеаццо пожаловал титул графа Розаты и даровал ему недвижимость и замок.
Во время болезни своего брата Асканио постарался выдвинуться на авансцену миланской политики и уже вполне готов был занять его место в случае необходимости. С выздоровлением Людовика у кардинала вновь проснулся интерес к его церковным обязанностям, и он уехал в Рим. Он выглядит весьма талантливым церковным деятелем своего времени, проявившим наследственный административный талант в управлении
