мантии. Арка прямоугольной формы была украшена гербами императора и герцога Бари. Напротив алтаря установили большую трибуну с сиденьями для почетных гостей. Улицы были украшены плющом, лавром и зеленым миртом, а не крашенные снаружи дома завесили декорациями и драпировкой.
Бьянка Мария ехала на карете, запряженной четырьмя белыми конями, которую герцогиня Элеонора подарила Беатриче. На ней было алое атласное платье, расшитое золотом, с длинным шлейфом и рукавами, подобными крыльям. Ее драгоценности были великолепны. Рукава ее платья поддерживали два знатных дворянина, и еще один нес шлейф. Впереди нее шествовали все официальные лица двора. Справа от нее села герцогиня Милана, слева — герцогиня Бари. Эмблемы из золотых колец с зеленой и белой эмалью спереди и сзади украшали рукава camora у Беатриче; на нем были золотые полосы и жемчужный пояс с большим рубином. За герцогинями следовали послы (первыми — представители Франции) и двенадцать экипажей с девушками из знатных миланских фамилий, включая фрейлин двух герцогинь.
Бойкие стихи мессира Такконе, популярного поэта, дают яркую картину этой церемонии. Собор был драпирован великолепными коврами, лучшие из которых доставлялись из Фландрии и Турции, и сиял огнями и серебром. Повсюду были гербы Сфорца и Висконти, а мрамор был увит зеленью. Старейшины встречали почетных гостей, знаками и тонкими свечками показывая отведенные для них места на трибуне, перед которой архиепископ Гвидо Арчимболди, бывший, как и все члены его семьи, верным сторонником Сфорца, должен был короновать невесту, более непорочную и светлую, чем голубка, — «piu che colomba immaculata e bianca». Кристофоро да Калабрия своим белым жезлом сдерживал толпу народа; всякий, кто прорывался слишком близко, получал от него добрый удар по уху. Когда все гости уселись, на трибуну вошел архиепископ и отслужил мессу, сопровождавшуюся чудеснейшей музыкой и пением. После мессы Римская королева поднялась со своего места и в сопровождении двух герцогов и их герцогинь прошла к алтарю: епископ Бриксена подал ей кольцо и короновал ее (архиепископ помогал ему), под звуки труб, звон колоколов и пушечные салюты.
Обратно возвращались верхом. Королева ехала вместе с послами императора и епископом Бриксена под навесом, который держали доктора юриспруденции. Самая скромная одежда у участников процессии была из темно-красного бархата, богатство нарядов дополняли золотые цепочки дворян. По обеим сторонам дороги от Кастелло до собора выстроились представители миланского духовенства в мантиях. Ликующие толпы склоняли головы перед невестой, которая
ибо Бона ожидала ее возвращения, рыдая от радости.
Затем последовали танцы и турниры, где призом служил отрез золотой парчи для каждого храброго рыцаря.
Ночью было зажжено столько огней, что казалось, будто Милан объят пожаром. В замке гостям показали предметы, составлявшие часть приданого, выплаченного дядей невесты. Первым в их списке значится самый ценный из них.
Во-первых, драгоценное ожерелье с шестью крупными прозрачными рубинами (balassi), двадцатью четырьмя бриллиантами различных видов, шестью изумрудами, четырьмя десятками больших жемчужин и тридцатью шестью маленькими: его оценивали в 9000 золотых дукатов. Всего же здесь было драгоценностей на 70 000 золотых дукатов.
Серебряные столовые сервизы и утварь были из тех, что тогда умели делать только в Италии; несомненно, находились они в достойных их сундуках. В списке упоминаются церковные книги: канон Пресвятой Богородицы, требник и бревиарий, с окладами весом в 3441/4 унции серебра, а ценились они по золотому дукату за унцию. Одежда, разумеется, составляет большую часть списка, занимающего шестнадцать печатных страниц.
До Комо невесту сопровождали Людовико и Беатриче, ее мать и брат Эрмес и весь двор. Здесь она со слезами распрощалась со своей семьей и в тот самый момент, который был вычислен Амброджио да Розате, взошла на двадцатичетырехвесельный корабль, прекрасно украшенный для нее жителями Торно драпировкой и зеленью. Ночь она провела в замке Маркезино Станга в Белледжьо. На следующий день они попали в ужасающий шторм, описанный Банделло (Новела 31). Господа кавалеры оцепенели от страха («di malissima voglia»), королева и другие дамы рыдали и молили Бога о спасении, а гребцы бросили весла и призывали на помощь святых. Единственным, кто сохранял спокойствие, был юрист Джиасоне дель Майно, смеявшийся над ними всеми. В этой компании оказался также Амброджио де Предис, который должен был написать портрет Максимилиана.
Жених долго откладывал свой приезд в Инсбрук. Ему быстро наскучила невеста, которая была столь же легкомысленна и пуста, как и ее братец Джан Галеаццо. Когда он понял, что его надежды на появление наследника напрасны, он оставил ее в Инсбруке, где она была предоставлена самой себе и вела весьма уединенный образ жизни.
В то время в Италии не было ни одного государства, которое в случае необходимости не обратилось бы за помощью к французам, но очень немногие из правителей могли бы договорится с турками. Венеция, самое сильное и самое централизованное государство на полуострове, как мы видели, уже не раз тщетно взывала к Людовику XI. Но хотя Людовико не смог бы предотвратить готовящееся вторжение, у него были основания опасаться его последствий, и даже если он сам не был за него ответственен, он с самого начала пытался извлечь из него выгоду для себя лично. Хронист Прато слышал, как слепой монах, проповедовавший перед Людовико на Пьяцца дель Кастелло, склонился к нему со своей трибуны и произнес: «Синьор, не показывайте французам дорогу. Вы будете сожалеть об этом». Вместо того чтобы, следуя примеру своих предшественников в Милане, рассматривать союз с Францией как средство укрепления альпийской границы, Моро сознательно использовал его для разрушения горного барьера. «Названный синьор Людовико был человеком очень осторожным и весьма проницательным в момент опасности, — пишет Коммин. — Я говорю о том, кого знаю и с кем я обсуждал многие вопросы, о человеке, забывавшем о вере, когда ему было выгодно нарушить свое слово». По характеру своему он был трусом, готовым пойти на все, чтобы избежать грозившей ему опасности, доверяясь своему умению вершить дела постыдные и бесчестные, которое прошло испытание в дипломатических интригах Италии пятнадцатого века и благодаря которому, по его собственному мнению, он смог бы выпутаться из любой сложной ситуации.
Единственным правителем, который, сколь бы беспринципен он ни был, хорошо понимал, что обращение к французам является ошибкой и нарушит сложившийся баланс сил на полуострове, был старый Ферранте Неаполитанский, которому самому удалось защитить свое королевство от последних попыток анжуйцев заявить о своих правах. Показательно, что Людовико пытался обмануть его, заявив о том, что и он никогда не согласился бы на французское вторжение и если бы он был уверен в поддержке других итальянских правителей, то открыто выступил бы против него. Тем временем королю Неаполя удалось договориться с Папой Римским. Борджиа был испанцем, и был горячим сторонником Испании, пока не попал под влияние своего сына Цезаря. Он пообещал, что никогда не передаст Карлу VIII инвеституру Неаполя, которую его предшественники пожаловали Ферранте. Этот новый союз, к радости Папы, был скреплен женитьбой его сына Гоффредо на донне Санчии Арагонской, которая была родной дочерью Альфонсо Калабрийского и, следовательно, приходилась герцогине Милана сводной сестрой. Гоффредо стал маркизом Сквилачче. Карл VIII был весьма раздосадован и с негодованием заявил, что его права на Неаполь столь же законны, как его на право французский трон.
Ферранте говорил даже, что поедет в Геную и попробует лично убедить Людовико отказаться от союза с Францией и объединиться с ним и Римским Папой. В этом случае можно было бы со всей уверенностью предполагать, что Венеция, преследуя лишь свои собственные интересы, станет на сторону Карла. Но в январе рокового для Италии 1494 года Ферранте скоропостижно скончался после непродолжительной болезни. Он был последним из старых правителей и совершил больше злодеяний, чем кто-либо из них, но благодаря своему опыту и дальновидности он пользовался большим авторитетом в политических делах. Вместе с ним исчезла последняя надежда на сохранение мира. Людовико оказался один на один со своим злейшим врагом Альфонсо Калабрийским, и, учитывая его характер, то, что он позовет
