которые очень хотели заработать любым путем. Бизнесмен заплатил им миллион рублей и потребовал:
– Увезите Розу как можно дальше.
Чтобы сбить с толку тех, кто станет искать девочку, Игорь переодел дочь в мальчика, побрил ей голову и посадил в машину к парочке. Анатолий с Ларисой обязались доставить несчастного ребенка в Екатеринбург и бросить там на улице. Шанс на то, что Роза сумеет объяснить, кто она, был, по мнению отца, равен нулю.
По счастью, из всех мерзавцев, промышлявших в Сети, Игорь выбрал Ларису и Анатолия. Горе- художники оказались предельно жадными, подлыми и глупыми. Увидев деньги, они пришли в восторг и решили отложить отъезд на несколько дней, парочке не терпелось потратить деньги, купить себе одежду, сходить в ресторан, повеселиться. Вот только осуществлению их планов мешала Роза. И Ларисе пришла в голову «гениальная» идея: отвезти несчастного ребенка к Надежде Петровне, оставить его у нее, а потом, оттянувшись по полной программе, укатить в Екатеринбург. Но в дело вмешалась авария. Шокирующую правду я узнала позднее.
А в тот день я предложила Анне Михайловне после того, как та перестала плакать:
– Давайте отвезу вас домой.
– Спасибо, я не одна, – пояснила бабушка Розы, – внизу в машине сидит мой брат.
Когда Никитины ушли, я попыталась вспомнить, зачем пришла к Надежде, и спросила:
– Вы давали объявление о продаже половины кошки в живом виде?
– Что? – заморгала старуха.
– Я прочитала в газете сообщение: «Продается половина кошки в живом виде».
– Где такое напечатали? – удивилась Надя.
Я вынула из сумки сложенный листок.
– Вот.
– Ерунда какая-то, – простонала она, – я диктовала текст по телефону: «Продается половина двушки в жилом виде». Мне умные люди посоветовали: часть жилплощади на рынок выставить, купить себе маленькую халупу, оставшуюся комнату сдавать и…
– Половина двушки в жилом виде, – перебила я Надежду, – а приемщица услышала про половину кошки в живом виде.
– Вот дура глухая! – в сердцах заявила хозяйка. – То-то никто, кроме тебя, не заинтересовался.
Я постаралась побыстрее избавиться от малоприятной бабки, вышла во двор и услышала:
– Даша!
Из серой «девятки», припаркованной у тротуара, вышла Анна Михайловна.
– Погодите секунду, – попросила она, – Роза отказывается ехать домой, она хочет вам что-то сказать.
Из салона следом за бабушкой появилась девочка, она приблизилась ко мне. В левой руке Роза держала свернутый в трубку листок, правую она вытянула перед собой и осторожно коснулась моего лица.
– Синий.
– Ерунда, – улыбнулась я, – ты меня не больно стукнула, это быстро пройдет.
Роза сделала шаг и уткнулась головой в мое плечо, я растерялась, а потом очень осторожно погладила девочку по спине.
– Красный, – бормотала она, – красный-красный! Огонь.
– Огонь, красный-красный, – повторила я. – Не стоит так меня хвалить, мы вместе очень старались, поэтому смогли договориться.
Роза выпрямилась и протянула мне лист.
– Спасибо, – ответила я, – большое-большое. Непременно приеду к тебе в гости.
Свернутый в трубку подарок я расправила лишь в Ложкино. В носу защипало, к горлу подкатил комок. Непостижимым образом Роза ухитрилась за короткий срок перенести на бумагу изображение щенят с фотографии из книги, стоявшей пятой на полке. Девочка и впрямь обладала феноменальной памятью и несомненным талантом, щенки выглядели как живые. Но копия все же слегка отличалась от оригинала: на карандашном наброске все собачата широко и радостно улыбались.
Марина Крамер
Источник жизни
«Вот черт, только я порадовалась, что все закончилось, как получите – вот оно»…
Тонкая рука с длинными ногтями смяла белый листок бумаги, испещренный мелкими неровными буквами, и бросила его на стол. Женщина задумчиво закурила, глядя в окно, еще раз щелкнула зажигалкой, но остановилась на полпути, так и не донеся ее до скорчившегося на столе листка.
«Ничего, я разберусь. В конце концов, если не смогу – расскажу ему сама. Сяду и все расскажу. Он взрослый, он поймет. И, надеюсь, простит»…
Раннее утро, по-зимнему серое и угнетающее именно отсутствием красок. В спальне на втором этаже небольшого особняка почти в самом центре Бристоля молодая черноволосая женщина открыла глаза и с тоской посмотрела в окно. Снова все то же, что и вчера, снова тот же пейзаж, та же серость, та же сырость. Вот уже несколько лет она никак не могла отделаться от ощущения, что в одно прекрасное утро откроет глаза – а за окном совершенно другой пейзаж, и нет никакой Англии, она – дома, в России…
Марина потянулась в постели и тут же поежилась – прохладно, промозгло. Машинально проведя рукой по второй половине кровати, она обнаружила отсутствие мужа и усмехнулась про себя: «Вот же настырный! Такая мразь на улице, а он бегает».
Выбираться из теплой постели не хотелось, но традиция провожать в школу сына не нарушалась, а потому Марина со вздохом откинула одеяло и ногой нашарила тапочки.
– Грегори, пора вставать! – крикнула она, высунув голову в приоткрытую дверь.
– Я уже встал, мамуля, – раздалось в ответ.
– Отлично! Я в душ – и идем завтракать.
После завтрака Марина Коваль проводила сына до школьного автобуса (вот уже полгода, как Грегори наотрез отказался ездить в школу на машине с матерью или отцом, мотивируя это тем, что большинство одноклассников добирается на автобусе и ему тоже хочется быть как все), перекинулась парой слов с мужем и направилась в кабинет. Открыв ноутбук, она с замиранием сердца посмотрела на значок почты – там мигал белый конверт. «Господи, ну наконец-то! Наконец-то!» Марина ждала этого письма вот уже неделю – как раз столько времени прошло с момента возвращения Мышки, ее подруги, с так называемой «исторической родины» Коваль. Такая традиция установилась несколько лет назад, когда Марина была вынуждена эмигрировать в Англию, бросив в родном городке свой бизнес, сомнительные связи и оставив дорогую сердцу могилу первого мужа. Мышка раз в год ездила туда, навещала кладбище, отвозила деньги сторожу, смотрела, чтобы все было в порядке, а потом подробно писала о поездке Марине. Мышкины письма скорее напоминали отрывки из книги, в них не было обращений, зато изобиловали воспоминаниями, но Марине это не мешало – чтение их давало ей иллюзию собственного присутствия там,
Всякий раз, получив письмо, Коваль долго не могла заставить себя открыть его – словно там содержалось что-то ужасное. Вот и сейчас она глубоко вздохнула, посидела пару минут с закрытыми глазами и только после этого нажала на мигающий конвертик в углу экрана.
«…Самолет взлетел. Наконец-то. Думала, так и умру от холода в аэропорту. Несколько часов лёта, потом еще машиной – и я на месте. Посплю, потом сразу на кладбище. Только бы мороза не было, иначе придется откладывать все и сидеть целый день с домработницей, обжираться ее изумительными вкусностями, которые она специально приготовит еще сегодня. Разговаривать, вспоминать и опять плакать. У меня там и так глаза все время на мокром месте, а уж в компании с этой милой женщиной – вообще беда. Но ведь ей больше не с кем вот так посидеть и поплакать – люди, которые в курсе этой истории, не могут себе позволить обсудить ее с ней, и остаюсь только я. И вот уже который раз я иду по сценарию, который знаю до запятых… Но не ехать тоже не могу. Я обещала.
Почему воспоминания так мучительны? Даже если это хорошие воспоминания? Почему картинки из прошлого так меня напрягают? Даже если это картинки, иллюстрирующие счастливые моменты? Израиль, например, или водохранилище, где мы отдыхали? Да много еще чего – мои приезды к ней, ее приезды ко
