нет. Да разве обо всем расскажешь? А тут Григорьев со своими расспросами:
— Ну, а вы боролись или как?
— Чудной ты, — усмехнулся лейтенант, — нашел у кого спрашивать, у пацана!
— А что? Он же знает…
— Мы листовки собирали, — сказал Яшка. — Наш самолет сбросит в поле, а мы соберем и разбросаем по поселку. За листовку людей тоже расстреливали…
— И не боялся?
— Нет. А то раз на Октябрьскую мы с Андреем на воротах у полицая красную звезду нарисовали.
— Зачем?
— Ну так, чтоб знал. Думали, за эту звезду его немцы сцапают. Он вредный, гадина, был. Не получилось, успел закрасить. Много случаев было. Один раз мы чуть не влипли с немцем, перепугались, а тот наш оказался.
— Как наш?
— Не знаю.
— Да ты толком расскажи-то.
А было вот что.
С шумом, гамом, с ревом моторов Васильевку заполнила какая-то немецкая часть. Дом, в котором жили Воробьевы, облюбовал офицер. Толстый, с большими мешками под глазами, он осмотрел комнаты, буркнул что-то солдату и сел на стул, тяжело дыша. Положил на этажерку фуражку, бросил в нее перчатки, осмотрелся. Не вставая, изучил развешанные на стене фотографии, указал на снимок отца, спросил:
— Папа?
В комнате никого не оказалось. Мать, Андрей и Яшка были в кухне. Тогда он крикнул:
— Матка!
— Чего он там? — испугалась мать и робко переступила порог. Андрей вошел вслед за ней. Яшка тоже не отстал. Так все трое они и появились в дверях.
— О! — пробасил немец. — Фамилие? — и показал три пальца.
— Фамилия? Воробьевы мы… — быстро сказала мать.
— Да нет, он спрашивает — семья? Фамилие по-немецки — семья, — объяснил Андрей.
— Да-да, семья, три человека нас, — закивала мать головой и тоже показала три пальца.
— Понимаешь по-немецки? — уставился офицер на Андрея.
— Мало, в школе учили… Шуле…
Офицер ткнул рукой в сторону увеличенной фотографии отца;
— Папа?
— Да-да, папа… Их вот папа, — мать обернулась к ребятам.
— Фронт? Партизан?
— Нет, машина, локомотив — капут, — сказал Андрей.
Офицер помолчал немного, заключил:
— Гут! — указал на кровать, приказал убрать постель и махнул, чтобы ушли.
Мать осталась в кухне, Яшка и Андрей вышли на улицу. Ломая столбики заборчика и подминая под себя кусты сирени, во двор вползал задним ходом огромный автобус. Вид у автобуса был необычный: всего по два окошка с каждой стороны и те зарешечены. Яшка заметил через стекло какую-то сложную аппаратуру с множеством блестящих кнопок, выключателей, разноцветных лампочек.
Тот самый солдат, что входил в дом с офицером, вылез из кабины, шуганул ребят от машины, понес в комнату какие-то вещи. Вернувшись, достал малокалиберную винтовку и пошел в сад. Там пошарил в кустах крыжовника, потом побрел на соседний огород, и вскоре оттуда донесся слабый выстрел, кудахтанье кур и крик тетки Анисьи:
— Что же ты делаешь, паразит ты несчастный? Убил курицу! Куда же ты потащил ее?
Из-за деревьев показался немец. Улыбаясь, он нес за крыло серенькую курочку.
— Чтоб ты подавился ею, проклятущий! — не унималась Анисья.
— Я, я! — бормотал солдат. — Гут, гут!
Проходя мимо ребят, подмигнул им.
— Гут?
— Гут, — процедил сквозь зубы Андрей. — Гутнул бы тебя…
Но солдат не понял, что сказал Андрей, и даже не остановился.
Хозяевам немцы разрешили спать в кухне. Раскладывая на полу постель, мать недоуменно говорила:
— Немцы попались какие-то чудные: из хаты не выгоняют. И не трогают ничего, одной курицей ублаготворились. А Анисья — глупая баба, из-за курицы шум подняла: им что курицу убить, что человека — одинаково. И право — чудные какие-то немцы.
— Подожди хвалить, — буркнул Андрей. — Может, завтра такое устроят — не возрадуешься.
— А вы языки придерживайте, — сказала мать, — не очень высказывайтесь…
Когда легли спать, Яшка подвинулся к брату, зашептал:
— А что это у них за машина?
— Не знаю.
— Наверное, она очень нужная — видал, какие в ней разные механизмы? Вот бы мину под нее подложить!
— Лежи… «мину». Где ты ее возьмешь?..
На другой день ребята осмелели. Они убедились, что ни офицер, ни его солдат не понимают по- русски. Солдат ходил, насвистывая немецкую песенку, и, казалось, не замечал ни ребят, ни матери.
— Свистит. Свистнуть бы его промежду глаз кирпичом, — сказал вслух Андрей.
— Вот был бы гут! — добавил Яшка.
Солдат чистил как раз сапоги. Услышав немецкое слово «гут», он повторил его и хлопнул ладонью по голенищу — вот, мол, как хорошо начистил: «Гут!» Ребята засмеялись.
— Балбес какой-то! Ты ему плюй в глаза, а он говорит: божья роса, — сказал Андрей. — Верно, пан, гут?
— Гут, — отозвался немец.
Понравилась Яшке такая игра. Они с братом кляли немца как только могли, глядя ему в глаза, и все время приговаривали: «Гут?» А немец кивал, соглашаясь, и тоже повторял: «Гут».
Как-то он открыл дверцу автобуса, стал что-то делать в нем. Ребята подошли поближе.
— Пан, можно посмотреть? — спросил Андрей, показывая то на свои глаза, то на машину. — Кукен, зеен, понимаешь? Айн момент?
Немец закрутил головой — нельзя.
— Что мы, съедим ее? Айн момент зеен?..
Солдат уступил, и они, толкаясь, заглянули внутрь. Глаза разбежались от множества выключателей, лампочек, проводов, от всей этой очень сложной аппаратуры.
— Да, — протянул Андрей, — ценная, видать, штука. Было бы чем — пустить бы ее на воздух.
— А можно подпалить, — предложил Яшка. — Тоже был бы гут.
— Гут? — спросил солдат.
— Гут! — похвалил машину Андрей. — Радиостанция?
Немец не ответил.
— Видал, какие у них машины, — сказал Яшка. — Правду говорили, что у немцев техника самая лучшая…
— Техника! — рассердился Андрей на братишку. — Больше слушай бабьи разговоры. Техника… Может, это и не немецкая, а чехословацкая или французская. А может, и американскую захватили.
— А у нас таких нет, — не унимался Яшка.
Не ответил ему Андрей: он тоже не видел таких машин. Обратился к шоферу:
— Пан, это немецкая машина, дойч?
Немец стоял возле радиатора и смотрел на ребят.
— Дойч, да?
