— Ничего не хочу, Ксюш! Сил нет. Не встану я уже, наверное…
— То есть как это не встанете? Встанете! Обязательно! Вы сейчас усните покрепче, утром проснетесь – а я уже здесь! Может, книги какие принести? Я бы вам вслух почитала! Вы Пушкина любите?
— Люблю…Давай, тащи Пушкина! – улыбнулся он наконец, и даже показалось ей, что мелькнула в его глазах на секунду прежняя синяя искорка, да сразу и растаяла.
— Иван Ильич, а можно, я вас за руку подержу?
— Зачем? – тихо удивился он.
— Ну, не знаю… У вас руки такие хорошие…
Ксюша обхватила тонкими пальцами его сухую и горячую ладонь, зажмурила на секунду глаза, улыбнулась блаженно. «Господи, хорошо–то как… — промелькнула в голове быстрая мысль. – Так бы и сидеть долго–долго, и держать его за руку… И чтоб не надо было домой идти по холоду, и чтоб никого кругом не было – только я да он…» Иван Ильич молчал, смотрел на нее задумчиво и грустно. Нехотя разжав пальцы и тяжело вздохнув, Ксюша встала, поправила свесившееся с кровати одеяло.
— Спокойной ночи, Иван Ильич. До завтра.
— До свидания, девочка. Спасибо тебе…
Олька в неуклюжей позе лотоса восседала на покрытой вытертым клетчатым пледом тахте, поочередно поднося маленькое зеркальце то к одному глазу, то к другому, надолго замирала, рассматривая намалеванные яркими тенями веки.
— Оль, вульгарно очень… — попробовала оценить ее старания Ксюша. – И не идет тебе это совсем…
— Да что ты понимаешь–то? Не идет… Сама сроду не красилась, а туда же! Это ж самый крутой мэйкап!
— Крутой…что? – переспросила Ксюша, подходя ближе и внимательно вглядываясь в лицо дочери.
— Ой, ладно, отстань! – раздраженно отмахнулась от нее Олька. – Не лезь лучше со своими советами, раз не понимаешь ничего!
— А куда ты красишься, на ночь глядя? Десять часов уже!
— На ночную дискотеку пойду с нашими пацанами. Раз позвали – отчего и не сходить… Наверное, в «Карабас» завалимся.
— Оля, ты что? Какая дискотека? Тебе шестнадцати еще нет!
— Так через два месяца исполнится уже! Да кто знает, что мне шестнадцати нет? На лице ж не написано! Подумаешь…
— Оля, ты никуда не пойдешь!
— Ага, размечталась…
Ксюша в изнеможении опустилась на край тахты, уперлась взглядом в сложенные на коленях некрасивые руки с короткими плоскими ногтями. Помолчав минуту, тихо спросила:
— Оля, а что у вас там с бабушкой произошло? Расскажи…
— Ща! Вот сейчас все брошу и буду тебе рассказывать! Толку–то? Все равно ведь не поймешь! Будешь мне опять мозги полоскать своими занудными правильностями! Да и вообще, не верю я тебе…Сама–то вон быстренько сориентировалась…
— Что ты имеешь ввиду? – опешила Ксюша.
А то! Зачем ты около него сидишь, скажи? Еще и отпуск взяла, добрая ты наша… Сроду в отпуске не бывала – а тут смотрите–ка! Тоже жизни нормальной захотелось, да, мамочка? А я тут, по–твоему, должна с бабушкой жить? Спасибо!
— Оль, ну что ты несешь… — только и смогла выдохнуть Ксюша, закрыв лицо руками. – Что ты несешь, господи…
— А я не могу, не могу больше жить в этом бомжатнике! – все больше распаляясь, продолжала Олька. – Ты посмотри, в какой нищете мы живем! Я даже пригласить в гости никого не могу! Мне стыдно, понимаешь? И одеваться в китайские тряпки тоже стыдно! И лучше я буду с противным стариком жить, но только чтобы не видеть всего этого!
Олька отбросила от себя зеркало, закрылась руками и разрыдалась громко и отчаянно, забыв про модную яркую раскраску. Лицо ее от дешевых теней и туши моментально превратилось в цветное грязное месиво, размазанная помада изуродовала красивые пухлые губы. Плакала Олька так искренне и обиженно и так по–детски терла кулаками глаза, что у Ксюши перехватило горло от жалости к выросшему ребенку, захотелось приласкать, успокоить, пообещать что–нибудь купить – только ведь куклой и конфетой теперь уже не обойдешься!..
— У меня даже мобильника своего нет! – выкрикнула вдруг Олька, словно прочитав каким–то образом ее мысли. – У всех самые крутые есть, а у меня вообще никакого нет! Как будто я хуже всех! Хожу, как лохушка самая последняя, даже без мобильника!
— Но я же покупала тебе мобильник…
— Да что ты покупала! Его даже из кармана достать стыдно, вообще копеечный! Засмеют же!
— Оленька, не надо, не плачь, доченька! Куплю я тебе этот самый мобильник! Мне, может, еще и отпускные насчитают… Вот на день рождения и куплю!
— Да! Купишь ты! А зачем в больнице торчишь? Я же знаю, зачем! Не дура! Ты думаешь, он оценит твой подвиг, что ли? Бабушку выгонит, а тебя к себе возьмет?
— Оль, ну что ты говоришь, глупенькая…
Ксюша неожиданно для себя вдруг тоже заплакала. Вернее, и не заплакала даже, а начала тихонько подвывать в такт Олькиным ритмичным всхлипываниям – плакать она отродясь не умела. Так, протекут иногда слезы потоком, и все… А вот чтоб с голосом – нет, никогда! Впервые получилось, надо же…
— Все не так, как ты думаешь, Оля… — запричитала жалким слезным голоском. – Просто мне самой хочется ему помочь, понимаешь? И ничегошеньки мне от него не надо…
Олька, неожиданно перестав плакать, озадаченно уставилась на мать, хлопнула мокрыми ресницами.
— Ну да, рассказывай…Давай еще про любовь да сердечность поговорим, или еще про чушь какую– нибудь! Это ж козе понятно – просто продаться хочешь, как все…
— Что значит, продаться?!
— А то и значит! Все хотят устроиться, потому все и продаются! А что, не так? По–твоему, все только о любви и думают, когда замуж выходят? Ха!
— Оль, ну откуда в тебе это? Не понимаю… Ты ж молодая еще, все у тебя будет, и любовь тоже будет…
— А у тебя, значит, она уже есть? – саркастически улыбаясь и наклоняясь вперед, чтобы заглянуть матери в глаза, протянула Олька. – Ща! Не гони, мама. Не на дуру напала! Он же старый совсем! Какая любовь?!
— Вот такая, Оль… — грустно вздохнула Ксюша, низко опуская голову. – Впервые в жизни со мной такое…
— Иди ты… — с тихим сомнением махнула Олька рукой. – Так не бывает, мам…
Они замолчали, сидели тихо, изредка всхлипывая по очереди. Было слышно, как громко ругается в своей комнате на дочерей Галия Салимовна, как что–то упало и разбилось на кухне под размытое и вязкое чертыханье Антонины Александровны, как проскрипели натужно колеса Витиной коляски, остановившись около их двери…
— Заходи, Витя! – крикнула громко Олька и испуганно посмотрела на Ксюшу. – Ой, мам, а как правильно–то? Заезжай, что ли? Я и не знаю…
— О чем вы так яростно спорите, девочки? – от порога спросил Витя, с трудом протискивая коляску в узкий проход. — Олька, почему на мать опять кричала?
— А чего она – любовь, любовь…Слушать противно! Никакой такой любви теперь нету! Раньше когда– то, может, и была, а теперь нету!
— Куда ж она делась, по–твоему? – улыбаясь ласково, подъехал Витя вплотную к тахте.
— А что ей здесь с нами делать–то? Люди выживают с трудом, голодают да мерзнут, да как мы вот, в бомжатниках своих маются, и толкаются изо всех сил локтями, кто как умеет, чтоб выбраться из всего этого! Когда тут любить? Так что нету никакой любви, не верю я…
