бабушкой, сельскими учительницами, вырастившими ее в полном отсутствии в семье мужей и дедушек.
– Главные достоинства женщины – ее душа да умная голова, – говорила бабушка, наблюдая за Машей, подолгу разглядывающей свое отражение в зеркале. – Кто душу разглядит, тот и счастлив будет! А все остальное, внученька, так, мишура, сорочий обман...
– А вдруг мою душу никто не разглядит, бабушка? – пугалась Маша, надевая на школьный вечер свою обычную белую блузку со строгим воротничком и стягивая собранные на затылке волосы желтой аптекарской резиночкой.
– Не бойся! Кому суждено – тот разглядит! А кто как сорока на блестящее падок, тому и душа твоя без надобности...
– А почему тогда мамину душевную красоту никто не разглядел?
– Не судьба, значит... И мамину не разглядели, и мою тоже...
– А кто мой отец, бабушка?
– Не знаю. Не сказала мне мать твоя тогда ничего. Приехала на каникулы – уже беременная была, институт пришлось заочно заканчивать... Потом только призналась, что отец твой и не знает даже, что ты у него есть! Это она так решила: если не смог полюбить – пусть и про ребенка не знает! Грех-то какой на человеке... Любила она его сильно, Машенька. По-моему, и до сих пор любит... А твою красоту душевную разглядят, ты не сомневайся! Вон Семка Ильин – так и вьется вокруг! Сумеет разглядеть – счастлив будет, и тебе за его счастье воздастся, уж поверь мне...
– Мам, посмотри! – вывела ее из задумчивости Варька, остановившая наконец свой выбор на открытом легком платье нежного бирюзового цвета, который изумительно шел к ее рыжим волосам. Маша посмотрела на ценник, и брови ее от удивления автоматически поползли вверх. Ничего себе... Нет, для Варьки ей не жалко было абсолютно ничего, надо так надо... Просто странно осознавать, как это стоимость маленькой шелковой тряпочки может быть соизмерима с двумя ее месячными зарплатами. А платил ей Арсений очень щедро! Иногда даже неловко было получать эти деньги: ей казалось, что она их и не заработала вовсе...
Он вообще никогда не был ни жадным, ни расчетливым. Казалось, он вообще не считает денег. Любой сотрудник его фирмы мог запросто попросить у него и материальную помощь, и ссуду, и подарки Арсений всем любил дарить самые что ни на есть шикарные, неожиданные, причем делал это всегда с видимым удовольствием, радуясь, как мальчишка, неописуемым искренним восторгам одаряемого. «Нет, совсем не дура губа у этой провинциальной стервочки, нашла кого охмурить, – думала Маша, наблюдая за суетой продавщиц обувного магазина, где Варька примеряла уже десятую пару туфель. – Девочка сделала абсолютно правильный выбор...»
– Мам, я правильный выбор сделала, как ты думаешь? – услышала она голос дочери. Варька стояла перед ней, держа на весу изящные белые туфельки с открытой пяткой.
– Да, Варюша, ты сделала абсолютно правильный выбор, – улыбаясь отрешенно, сказала Маша.
Дома их уже поджидал Семен с горячим ужином, с бутылкой сухого красного вина. После ужина они сидели на диване, умильно и одинаково улыбались, глядя на свое рыжеволосое крутящееся перед зеркалом чадо в шикарном дорогом платье. «Вот оно, счастье... Руками потрогать можно. Живи, как говорится, и радуйся. А на душе не только кошки скребут, там еще и камни тяжелые ворочаются, и черный дождь вперемешку с пеплом шуршит не переставая...» – думала Маша, возвращаясь мысленно вновь и вновь в пережитое: вот она открывает дверь и видит раскачивающегося из стороны в сторону Арсения, баюкающего в руках Алену, прижимающего сильно и нежно ее голову к плечу...
– Маш, ты болеешь, что ли? – услышала она участливый голос Семена. – У тебя глаза какие-то сильно температурные. – Или устала? А может, давай в отпуск махнем? На недельку, а, Маш? Пока у Варьки вступительные экзамены не начались? А с Сенькой я сам договорюсь...
– Не смей никогда называть его Сенькой! Какой он тебе Сенька? Я же просила тебя! Я же как человека тебя просила!
Неожиданно для себя Маша истерически расплакалась и не могла остановиться, чувствуя, почти физически ощущая стыд от своих этих слез, от обескураженности мужа и дочери, растерянно застывших над ней в нелепых позах.
– Варька, валерьянку неси! – скомандовал наконец Семен.
Смешно подогнув колени и неловко ковыляя на высоченных каблуках, Варька бросилась в кухню, загремела попавшимся на пути стулом.
– Пап, да нет у нас никакой валерьянки! – испуганно орала она уже оттуда.
– Ну просто воды принеси!
Выхватив у подбежавшей дочери стакан, Семен набрал полный рот воды и, смешно вытаращив глаза, изо всех сил брызнул на Машу. Вздрогнув, она мгновенно перестала плакать, испуганно уставившись на мужа:
– Ты что, с ума сошел?
– Так растерялся я... Ты ж раньше никогда так не плакала... А водой нас с братьями в детстве бабушка лечила. Подойдет всегда неожиданно, да ка-а-ак брызнет!
– Ну не знаю как насчет лечения, а заикой на всю жизнь человека можно оставить! – уже со смехом сказала Варька, стряхивая с нового платья прилетевшие редкие брызги.
Они посмеялись еще втроем, потом попили вместе чаю с тортом, беззлобно переругиваясь на тему очередности мытья посуды. Вспомнив удачно и к месту про морской закон, Маша с Варькой быстро выскочили из-за стола, торжественно нацепили на Семена фартук и ушли спать.
Маша заснула в то же мгновение, как голова ее коснулась подушки. «Хорошее успокоительное придумала Семенова бабка... – успела подумать она засыпая. – Завтра трудный день, надо будет все рассказать Инне... А может, с Ленкой сначала посоветоваться? Ладно, утро вечера мудренее...»
Она уже не слышала, как в спальню вошел Семен, не видела, как долго смотрел на нее, спящую, как переливались в его рыжих глазах теплота, любовь, забота и тревога, вместе взятые...
– Мышонок, а может, тебе все-таки показалось? Ну подумаешь, приобнял шеф секретаршу... Да я тебе сколько угодно анекдотов расскажу на эту тему! – рассуждала Ленка, поедая уже третью отбивную подряд.
Они сидели втроем на Машиной кухне, пытаясь осмыслить сложившуюся критическую ситуацию. Инна курила одну сигарету за другой, ничего не ела, молчала отрешенно, как будто разговор касался не ее, а какой-то другой женщины.
– Вы знаете, девочки, я всю жизнь ждала чего-то подобного. И ждала, и не верила, что именно со мной это может произойти... – наконец заговорила она, потушив очередную докуренную до фильтра сигарету в переполненной окурками пепельнице.
– Да ладно, не впадай в панику! Ничего же еще не случилось! – оптимистично провозглашала с набитым ртом Ленка, жестикулируя ножом и вилкой.
– Конечно, не случилось! Когда случится, уже поздно будет боржоми пить! А сейчас-то что делать? – прикуривая дрожащими пальцами очередную сигарету, допытывалась Инна. – Истерику ему закатить? Алене этой волосенки повыдирать?
– Ты что, ни в коем случае! Она тебе только спасибо скажет! Он после этого уж точно к ней свалит, даже и не сомневайся... И так, наверное, надеется, что Мышь все тебе рассказала...
– А что, что тогда делать? – истерила Инна.
– Ничего не делать... Жить как прежде. Быть хрупкой и нежной, никчемной и бестолковой в житейских делах, постоянно мелькать у него перед глазами в образе живого укора совести...
– Так я и в самом деле никчемная и бестолковая в этих самых делах! Только и умею, что за собой следить, всю жизнь на это положила... Сколько я денег оставила в салонах да тренажерных залах! Нет чтоб дуре заначки делать на черный день...
– А кстати, поговорим-ка на всякий случай о вашем совместном имуществе. – Ленка отодвинула подальше совершенно чистую, как всегда, тарелку, освобождая около себя пространство. – Квартира ваша на чье имя оформлена?
– Ее Арсюше родители подарили, я там только прописана...
– Так... – задумчиво произнесла Ленка. – А дача?
