– О боже… – закатила к небу глаза Женя и даже всхныкнула слегка от безнадежности. – Да какое тебе дело, Юр, зачем и кому? Ну что ты меня мучаешь своей противной приставучестью? Ну, выбери себе другой объект для любви, а? С меня уже достаточно, Юр… Ну за что мне наказание такое, господи… Ну почему я как следует хамить не научилась…
– Жень, ну что делать, если я так люблю тебя? Я уже не могу без тебя, Жень… Я все время волнуюсь о тебе, беспокоюсь…
– Ой, да пошел бы ты знаешь куда вместе со своим волнением и беспокойством? – решительно попыталась она отпихнуть его в сторону. – А ну отойди, сказала! И не подходи ко мне больше никогда! Я уже видеть тебя не могу, Юра! Меня колотун нервный от одного только твоего любопытного взгляда бить начинает!
– Да что я тебе сделал такого, Жень? – неук люже развернулся он ей вслед. – Я ж это… Я чисто по- человечески… Я ж сексуально до тебя не домогаюсь, чего ты… Я ж беспокоюсь о тебе только…
– Да отстань, зануда! – торопливо потянула она на себя ручку входной двери. – Еще не хватало, чтоб ты сексуально домогался! Тоже, маньяк нашелся… Еще раз говорю – не подходи ко мне больше! Никогда!
– Постой, постой, Женя! Ты так и не сказала мне, кому ты шубу свою продала! – уже в спину ей отчаянно крикнул Юрик.
Но Женя не обернулась. «Вот же сволочь – еще и по больному месту норовит шарахнуть своими вопросами! – яростно размышляла она, перепрыгивая через две лестничные ступеньки. – Как будто я и без него не знаю, что в шубе зимой ходить лучше, чем в старом пальто… Надо же, Америку открыл! Волга впадает в Каспийское море! Так и норовит моей же шубой меня же и ударить… Еще и любопытничает так нагло – кому продала… Какое ему дело вообще? Сволочь! Беспокоится он! По-человечески! Я и без его человеческого беспокойства покинутой всеми сиротинушкой в этом пальтеце себя чувствую…»
Что ж, это и впрямь было так. Одежда, если уж честно и до конца признаваться, всегда была для нее не просто одеждой – в смысле тряпочек. Так уж получилось, что несла она в себе некий более глубокий смысл, то есть диктовала внутренний Женин по отношению к окружающему миру настрой. Хотя и говорят, что женские страдания по хорошим одежкам всего лишь комплекс там какой-то. Или страх – черт его разберет. Не сильна была Женя в психологии. И даже мало того что не сильна – вообще науку эту не любила и даже слегка ее побаивалась. Как-то хотелось своими собственными ощущениями в этом мире обходиться, а не чужим в самое себя вмешательством, даже и во благо направленным. Все равно оно чужое, это вмешательство! А она сама себе не чужая, у нее свой собственный проводник в этот мир есть. Пусть слишком простой, но свой. То есть красивая, хорошо сидящая на ее ладной фигурке одежда. Ну не могла она существовать в этом мире плохо одетой, и все тут! Потому что не впускал он ее в себя, отторгал из своей гармонии, заставлял плестись понуро по пыльной обочине, если она представала перед ним некоей безвкусной икебаной. И наоборот, приглашал в себя, тут же начинал делиться щедро чудными запахами, дождями, да снегами, да ветрами-полетами – всем, чем сам богат был, – если ступала она в него довольная своим внешним видом. Так уж сложилось в ее жизни, что без многих вещей она могла обойтись запросто. Без еды, например, без телевизора… А вот без хорошей одежды – ну никак! Бабушка ее к этому приучила, с детства еще. Бабушка хорошо шила и вкус имела для самоучки-портнихи отменный, можно сказать без преувеличения – талантливо-фантазийный. И в Женины детские да подростковые одежонки она эту фантазийность всю до капельки, наверное, выплеснула – каждую сшитую вещь доводила до такого «изюму», что проходящие мимо по улице дамочки оглядывались на нее завистливо. И невдомек было дамочкам, что стильная рубашечка у девушки родом вовсе не из дорогого фирменного магазина, а из обыкновенного, прости господи, тикового наматрасника, толстого, хлопкового, бережно сохраненного бабушкой-мастерицей еще с тех времен, когда такие ткани были хоть и топорно выполненными, но настоящими по природной своей сути. Очень уж хороши были эти грубоватые тряпочки для проявления творческой фантазии. Тем более что в те времена о фирменном изобилии даже и не мечталось. Вообще, на панибратскую близость с надменным фирменным ярлыком бабушка никогда не претендовала. Отнюдь. Тут дело было уже в азарте некоем – как из ничего сделать что-то. Как на пустом практически месте достичь той самой гармонии с образом, которая притягивает к себе невольно-завистливые взгляды. Хотя Женя на себе никаких таких взглядов и не замечала даже. Шла себе и шла по улице, высоко голову держала, далеко вперед смотрела. Туда. В мир. И хорошо ей было…
В общем, вырастила бабушка внучку слишком уж к одежде требовательной. Не в смысле с т ои мос т и, конеч но, а в см ысле т ог о с а мог о «изюму». А потом, в Женином благополучном замужестве, к этому «изюму» и возможность высокой стоимости тоже удачно прибавилась. И привычка эта окончательно в ней корнями проросла – без одежной на себе красоты в мир вовсе ступать не сметь… Потому что не примет! Потому что отторгнет! А что? Так потом и оказалось – и правда отторг! Никакой ей радости от мира не стало – отвернулся он от нее, не вынес такой с ее стороны предательской дисгармонии. Вот и скачи теперь, и прыгай через две лестничные ступеньки, убегай от своего же внутреннего с миром конфликта. В шубе-то небось так по-заячьи некрасиво не запрыгала бы!
Забежав в свой кабинет, Женя кинулась с разбегу к теплой батарее, уселась на нее сверху и, сжав губы и прикрыв глаза, начала мелко трястись-дрожать, позванивая изредка зубами. Чего в этой дрожи было больше – зимнего холода или разгулявшегося по организму горестного раздражения, – она и сама бы не определила. Что ж это за утро такое проклятое, хоть совсем не живи…
– Ты чего, Жек? – подскочила к ней со своего стула Аленка. – Случилось что, да?
– Ой, отстань… Ничего не случилось… Замерзла просто. А вообще, случилось, конечно. Такого вчера со мной наслучалось всякого разного! Вернее, не со мной… Прям жуткая история такая! Сейчас вот отогреюсь и расскажу. Чайник пока включи, а?
– Ага, сейчас… – тут же подсуетилась Аленка.
– Ой, подожди, Жень, не рассказывай пока! – отозвалась из-за своего компьютера Оля. – Я справку срочную должна закончить! Мне еще минут десять надо! Я сейчас, я быстро…
– Да ладно, не торопись. Я и не отогрелась еще… – махнула в ее сторону рукой Женя.
– Ой, Жек, а тебя с утра Юрий Григорич искал! – громко прошептала из чайного угла Аленка, заговорщицки округлив глаза. – Залетел к нам, весь из себя озабоченный такой! Почему это, говорит, Ковалевой до сих пор на работе нет… Чего это он, а?
– Ой, Аленк, не надо, прошу тебя! Ну не поминай его всуе! – жалобно повернулась к ней Женя. – Он и без того мне внизу настоящий допрос с применением пыток устроил… Привязался, понимаешь ли, к шубе моей несчастной. Вот доложи ему, куда я шубу свою дела, и все тут…
– А куда ты ее дела? – с интересом вдруг спросила Аленка, оглядывая подозрительно Женино пальто. – И то я смотрю – третий день уже в этом безобразии ходишь…
– Куда, куда… – уныло вздохнула Женя. – Соседке Оксанке продала…
– Зачем? – снова округлила на нее глаза Аленка.
– Ну как зачем… У тебя, Ален, папа-мама есть?
– Есть… А при чем тут…
– А двоих детей у тебя нету?
– Нету, конечно… Ты ж сама знаешь!
– Ну вот видишь, Ален, как все в один пазл хорошо складывается… Раз нам зарплату замылят, где ты на новогодние подарки денег возьмешь? У мамы с папой?
– Ну да…
– А я где возьму? Чтоб своим детям подарки купить?
– Ну… Я не знаю, конечно… Можно кредит, например, взять…
– Кредит? Что ж, мысль хорошая, конечно… А отдавать с чего?
– Ну, так там же постепенно…
– А где гарантии, что на эти «постепенно» у меня деньги найдутся? Нету у меня таких гарантий, Ален. Слишком уж моя жизнь неустойчива. И за спиной моей никто не стоит, чтоб поймать, если падать буду. За спиной моей только дети, которые есть хотят каждый день. Нет, боюсь я долги на себя взваливать, очень боюсь…
– Так сейчас весь мир в долг живет, Жень! И ничего, и нормально! Никто не умер еще от страха! Пошел человек, взял кредит и решил все свои проблемы…
– Ага! Добрые дяденьки банкиры очень тебе обрадуются, всеми твоими проблемами озаботятся тут же,
