руку. – Давай рассказывай быстрее, чего у тебя там, не томи душу. Только не говори, что у тебя кто-то есть, а то я умру от горя. Ладно?
– Да никого у меня нет, Павел. Я говорила уже. Никого, кроме тебя, и нет. Ни в душе, ни в сердце. Давно уже. А только… Так уж получилось, что я в положении, Паш…
– В каком таком положении? Не понял…
– Ну, в беременном, в каком… И я ничего об этом рассказывать тебе не буду. Так уж вышло, прости. Это мой ребенок, только мой, и все. А отец его – очень хороший человек, но он об этом моем ребенке знать вовсе не обязан. Такие вот у меня обстоятельства, Паш…
Он молча выпустил ее руку, откинулся на спинку стула, стал смотреть куда-то в сумеречное кухонное пространство. Лица его Таня не видела – темно было. И хорошо, наверное, что не видела. В ней вообще будто все умерло в эту минуту, будто исчезли из окружающего мира все ощущения, запахи и звуки. Конец наступил. Апокалипсис ее, Тани Селиверстовой, маленькой жизни. Так и сидела она, замерев, пока не ударил по глазам неожиданно вспыхнувший на кухне свет, отменяя страшную молчаливую темноту, и Гришин сонный голос не прорезал густое тревожное пространство:
– Ой, а чего это вы тут в темноте сидите? Теть Тань, а чей там пацаненок на вашем диване спит? Он застонал во сне, я проснулся…
– Это, Гришук, не пацаненок, это братец твой младший. Завтра с ним поближе познакомишься, – очень ровным, очень спокойным голосом проговорил Павел Беляев, поворачивая к нему голову. – Потом, стрельнув синим красивым глазом в Таню, точно таким же спокойным голосом, ни на одном слове не сфальшивив, словно говорил сейчас о вещах абсолютно обыденных, еще и добавил: – А скоро, Гришук, мы тебе и еще одного братца родим. Ты как, не возражаешь против еще одного братца? Я вот тут предложение руки и сердца тете Тане сделал, и она согласилась. И решили мы – еще одного себе родим… А может, ты сестренку хочешь?
– Хм… Ничего себе, в гости они съездили… А когда успели-то? И предложение, и чтоб родить сразу… Так ведь не бывает, пап!
– Ну, поучи отца, как оно там бывает… У кого, может, и не бывает, а у нас бывает! Правда, Таня?
Таня на его вопрос никак не прореагировала. Она вообще повела себя в этот момент странно очень. Сидела, закрыв глаза, бормотала что-то себе под нос – и не разобрать толком. Хотя некоторые слова слышались очень уж явственно в ее горячем шепоте – и «спасибо» там было, и «господи», и «за счастье»… А потом зажала вдруг рот рукой, будто спохватившись, и испуганно на них вытаращилась. Сначала на Павла вытаращилась, потом на Гришу, потом опять на Павла…
Зря, зря испугалась Таня Селиверстова свое очередное счастье сглазить. На сей раз уж точно зря. Да, не любит Господь, когда его благодарят слишком уж горячо. Да, посылает новые испытания этого счастья страждущим. Да только, видно, надоела ему Таня Селиверстова вместе со своим простодушием – сколько ж можно учить ее… А может, и не надоела. А может, он так посчитал – хватит с нее учебы да трудностей всяких. Их, трудностей этих, и без того впереди много будет, разных да всяких. Потому как жизнь у нее впереди долгая – семейная, суетная, нелегкая, многодетная…
