Негоже тебе сейчас шибко плакать-то. Пойдем, я там к чаю для всех гостей накрыла…
– Даш, ты правда здесь собираешься жить? – наклоняясь к самому ее уху, тихо спросила Наташа, когда они все дружненько уселись за стол с разнообразной и аппетитно пахнущей стряпней.
Баба Зина расстаралась на славу, чтоб угодить новоявленным родственникам. Угодить-то она угодила, конечно, да только сидела сейчас как на иголках, глядя на внучку влажными от непролитых слез глазами.
– Ну да. А что? Перезимуем как-нибудь, – так же тихо, повернув в Наташину сторону голову, проговорила Даша.
– Наташк, а мы уже для Макарки детскую приготовили! – радостно сообщил Костик и улыбнулся так широко и счастливо, что Даша, глядя на него, даже поперхнулась слегка. – А все внутренности для нее Света придумывала, и мебель сама покупала, и занавески, и игрушки! Так классно получилось, сама увидишь!
– Ага, спасибо… – потупилась Наташа скромно и улыбнулась сразу и всем благодарно.
И опять почудилось Даше за этой ее скромностью-благодарностью огромное напряжение, и опять прошлась холодом тревога по душе, будто увозили ее подругу сейчас не в хорошую жизнь со всеми удобствами, а в неволю какую жестокую. Встряхнув головой, она быстренько постаралась это наваждение от себя отогнать, вступив тут же с Владимиром Сергеевичем в смешной спор, кто быстрее съест бабы-Зинин пирог с дробленой черемухой. Вскоре за занавеской запищал проснувшийся Макарка, и Наташа убежала его кормить перед дорогой. И гости тоже вслед за ней встали из-за стола, начали суетливо и бестолково помогать бабе Зине убирать посуду. «Вот сейчас они уедут, а я останусь здесь», – оглядывая неказистую обстановку комнатки, подумала Даша. Совсем без страха подумала – сама себе удивилась. Уселась на диван основательно, подобрала под себя ноги, еще раз огляделась. Подумаешь – оконца маленькие и низкие. Подумаешь – мебель допотопная. Зато дышится здесь как хорошо, и пахнет пирогами, и добротой, и любовью… Ничего, жить можно, оказывается…
Из-за занавески вышла одетая в джинсы и свитер Наташа с Макаркой, упакованным в голубое атласное одеяльце, передала его с рук на руки Костику. Он снова улыбнулся ей навстречу необъятно-широко и счастливо, будто получил из Наташиных рук замечательную для себя сверхнаграду. Света с Володей посматривали на них то ли насмешливо, то ли снисходительно, слегка переглядываясь. «Как в театре, – подумала Даша, наблюдая за всем этим действом со своего дивана. – Сейчас режиссер ладошками нервно всхлопнет, потребует начать все сначала… Пошли, пошли! Снова выход героини из-за ситцевой занавески, снова широкая и счастливая улыбка героя… Все хорошо, да все не так – скажет им режиссер. Потому что правды нашей героине не хватает. Не верю я ей, и все тут, хоть режьте меня на куски…»
Прощались уже за воротами, около серебристой машины, измаявшейся ждать своего часа на этой грязной, не соответствующей ее изысканной красоте Пролетарской улице. У Даши впоследствии еще долго прокручивалась перед глазами эта сцена прощания – все из того же спектакля. Вот баба Зина всплакнула тихонько, обнимая Наташу, потом высморкалась стыдливо в свой фартучек и перекрестила ее трижды торопливой рукой, быстро пробормотав про себя слова одной ей ведомой молитвы. Просила, наверное, Господа, чтоб не обижал ее внучку. Вот она, Даша, шагнула к подруге, обняла ее за шею, поцеловала в легкий завиток на виске. Потом баба Зина и Макарку перекрестила. Потом Костик, осторожно держа на руках Макарку, совсем уж было наклонился, чтоб сесть половчее на заднее сиденье машины, да не успел. Потому что вторгся в эту идиллию неизвестно откуда Сашка Тимофеев, совсем автором в сценарии не прописанный. Выпал, как черт из табакерки. Как смелое решение недовольного действом режиссера, перекроившего хулигански этот сценарий по-своему. Запыхавшийся и взъерошенный, подбежал сразу к Костику, протянул в решительном и мужском жесте руки к Макарке и приказал, как кнутом хлестнул:
– Отдай!
Костик только рот открыл оторопело. А Тимофеев уже ловко просунул руки под голубой сверток и вытащил его в следующий же момент из слабых Костиковых рук. Потом шагнул к Наташе очень близко и ничего ей не сказал. Только в глаза посмотрел внимательно, какую-то секунду всего. Наверное, хватило ему этой секунды, чтоб увидеть в ее глазах то, что и должен он был там увидеть. И именно то, что он там увидел, и дало ему право проворчать на нее почти грубо:
– Пошли домой, Наташка! Чего стоишь? Надо же – уехать она решила… Умная Дюймовочка нашлась…
Потом Сашка на фоне немой сцены и открытых от изумления ртов подошел к бабе Зине, спросил вежливо:
– Бабушка, можно я жить у вас буду? А потом мы с Наташкой аттестаты получим и к брату моему старшему уедем, в другой город. Он обещал помочь на первых порах и с работой, и с жильем. Я только что ему звонил. Можно?
– Так ить обманешь… – тоненько и жалобно пропищала-проплакала ему в ответ баба Зина.
– Нет. Не обману, – снова немного грубо и твердо произнес Сашка так, что действительно не оставалось сомнений – и правда не обманет. Потому что слышалось в этом грубом «не обману» слишком многое. Мужик в нем слышался, а не малохольный принц из сказки про Дюймовочку, только на то и способный, чтобы прыгать от цветка к цветку вместе со своей возлюбленной. Мужик, способный бороться за свое собственное счастье не в нежных лепестках и не среди поющих сладкие песни эльфов, а в маленьком домике на старой Пролетарской улице.
Даша смотрела на все это волшебное действо затаив дыхание. Она знала, что Сашка Тимофеев именно такой! Она сразу это поняла, когда увидела его там, возле десятой школы. И именно в такого Сашку Тимофеева, она теперь это знала, влюбилась тихая и со всех сторон положительная отличница Наташа Егорова. В Сашку Тимофеева, а не в крота. И она сама, такая же со всех сторон положительная отличница Даша Кравцова, влюбилась в Дэна – тоже не в крота! И все, все у них было по-настоящему! И нет их с Наташкой вины в том, что крепенькие их организмы отдались этой любви слишком сполна, слишком по- настоящему и так поторопились с радостью материнства. Хотя, скажите, как с этой радостью и не торопиться-то? Организму, ему ж виднее, когда надо торопиться, а когда нет…
Первым из участников немой сцены опомнился Костик. Одним прыжком оказавшись возле Сашки, вцепился намертво ручками-лапками в край голубого Макаркиного одеяла и молча начал вытягивать его из Сашкиных рук.
– Эй, тихо, братва! Ребенка испугаете! – кинулся к ним Владимир Сергеевич, но Наташа опередила его. Легко оттерев плечиком от Макарки Костика, она материнским жестом провела ладонью по его светлым длинным волосам и проговорила едва слышно:
– Прости меня, Костенька. Не поеду я с тобой. Спасибо тебе, прости…
– Но, Наташа… Как же… Ты подумай еще, Наташа! Хочешь, я подожду? Я сколько угодно времени могу ждать! Ну что тебе здесь делать? Здесь и жить-то толком нельзя! Наташа, ну ради Макарки… Ему же у нас лучше будет…
– Прекрати, Константин! – сердито остановил сына Владимир Сергеевич. – Будь мужчиной, в конце концов!
– Уйди, папа! Не вмешивайся! Уйди! – сорвавшись на петушиный фальцет, развернулся к отцу Костик. – Я никуда без нее не поеду! Вы можете уезжать, а я не поеду!
– Иди в дом, Наташа, – через плечо сына проговорил Владимир Сергеевич. – Ничего, иди. Счастья тебе, девочка…
Крепко взяв за локоть упирающегося Костика, он силой запихнул его на заднее сиденье и сердито хлопнул серебристой дверью красавицы машины, явно не заслужившей подобного к себе отношения. Плюхнувшись на переднее сиденье, проговорил раздраженно стоящей рядом с Дашей Свете:
– Ну, чего ты стоишь как изваяние? Садись, поехали быстрей…
Света и впрямь простояла всю эту трагическую мизансцену скульптурным изваянием, лишь глаза переводила медленно и равнодушно то на Наташу, то на Костика, то на Сашку Тимофеева. И сейчас так же медленно подняла на Дашу взгляд, который ничего особенного не выражал, лишь промелькнула в нем не то слабая усмешка, не то досада по поводу на глазах ее произошедшего события. А может, это было сожаление? Вроде того – глупая, глупая у тебя подружка, удачу свою жизненную пропустила? Зря она так?
Может, и правда зря. И сколько угодно женщин, умудренных житейским опытом и всякими трудностями
