общем, отдыхал от ОГПУ. В действительности в Москве оставалась его тень или тени — это уже была забота Спецотдела.
А живой Блюмкин тем временем ехал на лошадке за проводником по узкой, петлявшей по кручам тропе. Персидский язык (он же таджикский) Яков выучил еще в 1921 году, когда по заданию Коминтерна создавал компартию в Иране. После утомительного путешествия спутники оказались в Хороге, где остановились в доме Сайда Юсуф-Али-Шо. Гостеприимный хозяин был вождем местной секты исмаилитов и личным представителем на Памире живого бога Ага-хана. Все поклонявшиеся этому божеству каждый день возносили молитву, оканчивая ее непременным: «Нет Бога, кроме Бога, и Ага-хан пророк Его!» Пророк обретался в Индии. Жил он в роскошном дворце в Пуне, недалеко от Бомбея. Ежегодно на Памире собирали священную дань богу, и к нему уходил караван паломников. В Пуне они передавали оброк Ага-хану, а тот в ответ вручал ис-маилитам грамоту со своим священным автографом. Для пилигримов путь в Индию был сопряжен с тысячью проблем, и главная была связана с политикой. Советы и Британия, владевшая Индией, находились в жестких отношениях. Настолько жестких, что сам северный пограничный район, к которому примыкал Памир, англичане именовали прифронтовой полосой. Здесь ограничивалось любое передвижение, и ни один человек не мог беспрепятственно проникнуть на север Индии. Особо свирепствовала туземная милиция в административном центре Читрал, где находился офис британского политического агента подполковника Стюарта. Правда, он любил отдыхать в комфортабельных бунгало Малаканды и бывал у себя лишь наездами. Но даже в его отсутствие контроль не ослабевал. «Согласно мнению стратегов, в прочности Читрала заключается ключ к контролированию разведывательных устремлений Советов, быстро усиливающихся в Средней Азии», — писала колониальная газета «Пионер».
Драконовские меры, применявшиеся к пришельцам с севера, не распространялись на религиозных паломников-исмаилитов. Благополучие их путешествия гарантировал сам британский резидент в Кашмире сэр Джон Бари Вуд.
С исмаилитским караваном и вышел в конце августа дервиш Блюмкин. Паломники тронулись в путь из советского кишлака Кизил-рабат, миновали узкую полоску Афганистана и через перевал Вахджир проникли в Индию. Долина реки Хунза вывела их в город Балтит. По прибытии туда, уже под вечер, когда пилигримы укладывались спать в местном караван-сарае, Блюмкин был схвачен туземной полицией. Кто его выдал, он так и не понял. Якова поместили в местной тюрьме, находившейся в подвале балтитской цитадели. Утром третьего дня заточения узнику объявили, что туземная полиция передает его в распоряжение английских властей и что они и решат его судьбу. Спустя несколько часов задержанный был отправлен в Читрал с британским конвоем, сопровождавшим почту для подполковника Стюарта. Там Блюмкина ожидал допрос и, по всей вероятности, расстрел. Однако на первом же привале, воспользовавшись халатностью охраны, Яков бежал, прихватив с собой адресованные Стюарту сообщения и документы английского агента в Балтите. Блюмкина преследовали до вечера, но безрезультатно. А в сумерках это уже стало и бесполезно.
17 сентября, под видом монгольского ламы, он прибыл в Лех, столицу княжества Ладакх, расположенную на территории Британской Индии, и присоединился к экспедиции Рериха. Вот как художник описывает эту встречу в своей книге «Алтай-Гималаи»: 'Приходит монгольский лама и с ним новая волна вестей. В Лхассе ждут наш приезд. В монастырях толкуют о пророчествах. Отличный лама, уже побывал от Урги до Цейлона.
Как глубоко проникающа эта организация лам! Толкуем с ламой про бывший с нами случай около Дарджилинга'. Рерих восхищался спутником: «Нет в ламе ни чуточки ханжества, и для защиты основ он готов и оружие взять. Шепнет: „Не говорите этому человеку — все разболтает“ или: „А теперь я лучше уйду“. И ничего лишнего не чувствуется за его побуждениями. И как легок он на передвижение!»
На рассвете 19 сентября караван вышел из Леха. Впрочем, «лама» покинул караван еще ночью. О своем уходе Блюмкин предупредил лишь отца и сына Рерихов, сообщив, что вновь соединится с караваном через три дня и будет ждать путников в приграничном монастыре Сандолинг (на конспиративной явке). «Лама» отправлялся на изучение района.
Спустя трое суток путники вышли к монастырю Сандолинг, расположенному чуть в стороне от главной трассы. Николай Константинович и Юрий вошли под своды буддийской кумирни. Здесь находился большой алтарь Майтрейи. Юрий спросил у первого встреченного ленивого монаха о «ламе». Тот ответил: «Был и ушел еще рано утром по дороге к границе».
22 сентября экспедиция заночевала в селении Панамик, находившемся на берегу реки Нурба. Для многих караванов это был последний населенный пункт Британской Индии перед китайской границей. Утром, как только экспедиция вышла в путь, Рерих заметил местных жителей, ремонтировавших мост под наблюдением колониального британского чиновника и солдат. Представитель власти заинтересовался документами «американцев». Англичанин с явным неудовольствием просмотрел экспедиционный паспорт и спросил о здоровье ученых.
«Таинственная починка пути встречалась нами и в других пограничных местах», — отметил художник в путевом дневнике. Хотя он знал: ничего таинственного в спешном ремонте не было. Просто переправы, мосты и дороги подготавливались к проходу регулярных войск. Это должен был быть второй поток, который с юга поддержит северную группировку, двигавшуюся по долине реки Сарыкол. Так шла обычная подготовка к наступлению. В противном случае мосты бы разрушали.
Ночь 23 сентября караван встретил у подъема на перевал Караул-даван. В сумерках взошла луна, и неожиданно появился лама-Блюмкин. «Чтобы миновать мост, его провели где-то через поток», — писал Н. Рерих. Осторожность ламы вполне понятна: на мосту британские часовые и их очень интересуют ночные богомольцы, шляющиеся по стратегическим дорогам. Однако лама оставался в лагере всего несколько часов. Вооружившись топором и фонарем, он вновь отправился к пограничным достопримечательностям. «На перевал лама пойдет ночью…» Блюмкин провел скрупулезное обследование участка. Нанес на карту блок-посты, пограничные кордоны, удобные высоты. Уточнил протяженность отдельных участков, степень трудности их преодоления и состояние коммуникаций.
На следующую ночь, 24 сентября, лама снова объявился на стоянке. На этот раз в костюме уроженца Китайского Туркестана мусульманина-купца из Яркенда. И здесь Рерих впервые занес в дневник ошеломившую его подробность: «Оказывается, наш лама говорит по-русски. Он даже знает многих наших друзей».
Что это за общие знакомые? Их, как минимум, двое. Первый — это Агван Доржиев, бывший агент русского Генштаба в окружении Далай-Ламы, затем консультант советской разведки. С ним Рерих познакомился до революции во время отделки и росписи буддийского храма в Санкт-Петербурге. Второй — народный комиссар иностранных дел Чичерин, известный Рериху еще по университету, главный генератор тибетских интриг.
Пораженный всезнанием и болтливостью Блюмкина, Рерих снова записал в дневнике: «Лама сообщает разные многозначительные вещи. Многие из этих вестей нам уже знакомы, но поучительно слышать, как в разных странах преломляется одно и то же обстоятельство. Разные страны как бы под стеклами разных цветов. Еще раз поражаешься мощности и неуловимости организации лам. Вся Азия, как корнями, пронизана этой странствующей организацией». Вот так, удивляясь и восхищаясь своим «ламой», вожди экспедиции дошли до китайской границы и 3 октября уже держали курс на Хотан.
Пройдя с экспедицией Западный Китай, Блюмкин прибыл в Москву в июне 1926 года. Именно Яков, по воспоминаниям Розонель Луначарской, привел Николая Константиновича в гости к наркому просвещения. Она рассказывала потом, как 'с
Рерихом было интересно и одновременно жутко, как сидел у них в гостиной этот недобрый колдун с длинной седой бородой, слегка раскосый, похожий на неподвижного китайского мандарина'.
Когда 13 июня 1926 года Рерих приехал в Москву, он в тот же день встретился с Бокием. Разговор их был о Шамбале, под которой подразумевался Западный Тибет. Бокий познакомил художника с результатами опытов Барченко. Кроме того, во время своего пребывания в Москве Рерих посещал Ягоду, а также Трилиссера, который консультировался у художника по поводу выдвигавшейся Барченко теории Шамбалы, а также дальнейших планов в связи с религиозно-политическим центром.
Связь «Единого трудового братства» с Рерихом не прерывалась. В 1927 году член братства Королев, отправленный в командировку в Ургу, в письме к Александру Васильевичу делился своими соображениями по поводу пересылки сочинения Рериха «Община»: «Книгу Рериха задержал с отправкой, потому что перед самой отправкой ее выяснил, что почтой посылать ее рискованно, как заграниздание, да еще такого
