Она овладела собой и кивнула.
— Вроде бы да. Мне кажется, еще одному Целителю не терпится появиться на свет. Такие схватки были и раньше. Когда Тавис потерял кисть, я была беременна всего несколько месяцев, но и тогда мне пришлось уйти из комнаты. По-моему, дитя не любит дисгармонии.
Ансель знаком велел Томасу и Арику подогнать повозку, послал Дамона и Бартоломью поискать, не осталось ли в башне живых людей, а сам вновь принялся осматривать замковый двор.
Некоторое время спустя Бартоломью и Дамон вернулись. На своих плащах они несли завернутое в одеяло тело худощавой седовласой женщины, одетой просто, но изысканно. Облик ничего не говорил о ее положении и достатке, выражение ее лица было таким безмятежным, что могло показаться, будто она умерла во сне. Когда Дамон положил женщину на расстеленные Бартоломью одеяла, Ивейн стояла перед нею.
— Тетя Эйслин, сестра моего отца, — тихо сказала она. — Где вы ее нашли, Дамон?
— На верхнем ярусе башни, миледи. В комнате все поломано, но ее никто не трогал. Остается предположить, что она задохнулась в дыму пожара, прежде чем они ворвались.
— Или ее сердце просто остановилось, — пробормотала Ивейн. — Она могла избрать именно этот путь, зная, что смерть близка и какой она может быть. — Она покачала головой и натянула одеяло на лицо старой женщины. — Она была вдовой графиней Кирнийской, Дамон, бабушкой хозяина замка и очень знатной особой. Ты уверен, что внутри больше не осталось дам? Раз Эйслин и дети были здесь, то жена и сестра Адриана тоже должны быть в замке.
— Мы никого не обнаружили, миледи. Вы хотите, чтобы я продолжил поиски?
Да, она хотела, но прежде чем сказать об этом, Ивейн оглядела двор, решая, нужен ли Дамон Анселю. Ансель возился рядом с повозкой, поставленной так, чтобы дети после пробуждения не увидели, что творилось вокруг. Арик, Томас и Бартоломью сносили к центру двора несгоревшие доски и другие легковоспламеняющиеся материалы. Несколько секунд она смотрела, не понимая, что они собираются делать.
— Ансель, что вы делаете? — воскликнула Ивейн, бросившись к нему с живостью, небезопасной в ее положении, и ухватила его за руку.
— Это я приказал, Ивейн. Мы не можем увезти мертвых с собой, не можем похоронить их в промерзшей земле и не можем оставить здесь на милость волков и стихии. В сложившихся обстоятельствах это лучший выход.
Ивейн знала, что он был прав, и не могла сдержать выступившие на глазах слезы. Покачиваясь, она машинально подошла к телу ее первенца, все еще завернутому в плащ Анселя, опустилась на колени и открыла его по-прежнему прекрасное лицо, чтобы убрать волосы с гладкого, воскового лба. В это мгновение, когда тело ее мальчика было скрыто, а ее взору предстало только ангельское лицо, Ивейн почти верила, что Эйдан скончался так же мирно, как и Эйслин.
Она сложила руки и взмолилась, взывая к помощи отца или брата, чтобы их совместные молитвы помогли Эйдану совершить его неземной путь, и страстно желая отметить переход жертв бессмысленной жестокости в мир иной чем-то большим, чем погребальный костер, но это было невозможно. На этот раз была только ее панихида. Но кто может проводить ее сына лучше, чем та, которая родила, растила, учила, любила его, а теперь должна отпустить? Она не сетовала на то, что Камлин остался жив, а ее собственный сын умер, — любой, кто прошел через то, что довелось пережить Камлину, заслужил право остаться в живых.
Она молилась и просила помощи у Бога, и когда Ансель пришел, чтобы забрать мальчика и отнести его на погребальный костер, Ивейн стояла чуть поодаль, глядя, как ее племянник поднял маленькое, завернутое в одеяло тело, и знала, что это всего лишь разбитая оболочка, что Эйдана в ней уже нет.
По разные от Эйдана стороны положили Адриана и Эйслин, бывших родственниками Мак-Рори, Ивейн и Ансель соединили руки и сознание, чтобы зажечь погребальный костер.
У нее снова начались схватки, и она почувствовала знакомое тепло отходящих вод… а Ивейн-то казалось, что она держит себя в руках! Снег у нее под ногами порозовел.
Она удивленно вскрикнула, хотя прекрасно знала, что это, и испуганная женщина-человек начала подавлять в ней рассудочную деринийскую колдунью. Ребенок должен был появиться в течение ближайших часов, почти на месяц раньше, и она не могла предотвратить этого. Теперь им придется оставаться в этом ужасном месте смертей и пыток до тех пор, пока она не разрешится от бремени. В этот раз рядом не будет Райса, чтобы облегчить ее труд и боль, не будет даже повивальной бабки. Она подумала, видел ли Ансель или кто-то из стражников, как рождаются дети.
Мужчины же не теряли времени даром, подыскивая для нее крышу над головой. Она не захочет пойти в то, что осталось от конюшни, с полом, залитым кровью Адриана, а оставаться возле погребального костра с его удушающим дымом они и сами не могли. Наконец нашлась каморка под кухонной лестницей, которую можно было занавесить одеялами и сделать относительно недоступной для холода.
Во дворе был сделан небольшой очаг, лошадей выпрягли, а повозку откатили. Райсил проснулась от голода, и ей не терпелось как можно скорее выбраться наружу. Разумеется, Ивейн не могла позволить этого и, пока дочь завтракала, сидела рядом с ней. Ансель разбудил и Камлина с Тиегом, чтобы те тоже перекусили, а потом погрузил всех троих в сон.
После этого Ивейн приступила к своему нелегкому труду, теряя ориентацию во времени, боль внутри непрерывно нарастала, а солнце двигалось к полудню. Большую часть времени Ансель находился возле Ивейн. Охранники продолжали исполнение своей тяжкой обязанности, принося к погребальному костру все новые и новые трупы. Все утро Ивейн слышала треск пламени, принимавшего очередную жертву.
Около полудня голоса стражников зазвучали вдруг по-другому, а потом в каморку ворвался Арик, даже не спросив разрешения.
— Миледи, миледи, посмотрите, кого мы нашли! Они прятались в мусорной куче!
Ивейн едва не заплакала, от радости, увидев грязных женщин, вошедших следом. Это были две ее родственницы. Фиона, маленькая, темненькая, шустрая, вскрикнула и бросилась в объятья Ивейн, плача и смеясь, словно не могла поверить в то, что видела. Маири, жена убитого Адриана, молча стояла рядом с Бартоломью, опираясь на руку стражника. Ее взгляд блуждал где-то далеко, даже тогда, когда Фиона вернулась и осторожно подвела ее к маленькому стулу возле Ивейн. Ивейн ни о чем не спрашивала Маири.
Мужчины вышли, чтобы продолжить свою работу, а Ивейн и Фиона проводили время в разговорах. Пока Фиона смывала с себя и безропотной Маири грязь мусорной ямы и переодевалась в сухие одежды, которые вскоре принес Ансель, она рассказала Ивейн, что они с Маири видели вчерашнюю бойню из окна своей комнаты под крышей, и, прежде чем нападавшие подожгли башню, им удалось спуститься по вентиляционной трубе уборной. Отважная старая графиня Эйслин, слишком слабая, чтобы последовать за ними, вызвалась остаться и скрыть их отсутствие, если убийцы доберутся до комнаты раньше огня; они слышали крики людей, пойманных в ловушку огнем, и знали, что рано или поздно огонь доберется и до них. Вдвоем они просидели в выгребной яме всю ночь, молясь, чтобы их не обнаружили. В эти ужасные часы Маири замкнулась в своем горе.
Родовые муки Ивейн продолжались весь день. Пока Ансель и стражники охраняли их снаружи, Фиона занимала Ивейн болтовней об исцелении Камлина, своей любви к Райсу и всем прочим, лишь бы отвлечь роженицу от приступов боли. Прежде рядом с Ивейн всегда находился Райс, облегчавший ее задачу, теперь природа сама должна была сделать свое дело. Когда новорожденная появилась на свет, и мать, и дитя были измучены. Ансель позволил Ивейн отдохнуть и подкрепить силы едой, но потом настоял на продолжении пути.
Они тронулись из Трурилла — Ивейн в повозке с Тиегом и младенцем, Райсил на пони, а Камлин и две женщины на лошадях под охраной Анселя и стражников. Они ехали всю ночь и весь день, дважды ускользнув от патруля графа Кулдского и останавливаясь только затем, чтобы покормить и напоить лошадей и немного отдохнуть самим. Однако на закате Ансель обнаружил, что далеко позади появились преследователи.
Он ничего не сказал об этом Ивейн, но она и так поняла. Она почувствовала их холодное, тупое присутствие, понимая, что они из числа тех, кто пытал и убил ее сына. Она ненавидела их всей душой и была бессильна в своей ненависти. Ансель продолжал вести беглецов, но вокруг сгущались сумерки, а
