ему договорить.
— Опять религиозный выверт! Какой в жопу Зевс?! Да что он мог принести?! Критон это принес, а не Зевс. Заряжай!… Пли!
Ну, выстрелили по второму разу, залпом… Начали закусывать луком, хотя солонки с солью Ксантиппа пока никак не могла найти. Критон тоже записался в расчет батареи и теперь умильно смотрел на кратно увеличивающееся в его глазах скопище философов.
Лишь Протагор порывался вернуться к предыдущему вопросу и уловил-таки момент.
— Кажется, — сказал он, — дело обстоит так, как ты говоришь, Сократ, и притом кому другому, а мне-то стыдно было бы не ставить мудрость и знание превыше всех человеческих дел.
— Превыше всего — диалектический и исторический материализм! — заорал Межеумович, видимо, уже изрядно надышавшись пороховых газов.
— Прекрасны твои слова и истинны, — сказал Сократ, чем неимоверно возвысил Межеумовича в его же собственных глазах. Хотя обращался-то Сократ, оказывается, к софисту. — Но знаешь, Протагор, люди большей частью нас не слушают и утверждают, будто многие, зная что лучше всего, не хотят так поступать, хотя бы у них и была к тому возможность, а поступают иначе. И сколько бы я ни спрашивал, что же этому причиной, все утверждают, что делают так потому, что уступают силе удовольствия и страдания или чему- нибудь из того, о чем я сейчас говорил.
— Да ведь я думаю, Сократ, что и многие другие люди утверждают неправильно.
— Так давай, Протагор, вместе с тобой попытаемся убедить людей и разъяснить им, что же с нами- всеми происходит, когда мы-все уступаем удовольствиям, гневу или страху и не поступаем наилучшим образом, хотя и знаем, что такое высшее благо. Может быть, если мы им скажем: “Люди, вы не правы, вы обманываетесь”, — они нам ответят: “А если, Протагор и Сократ, дело не в том, что мы уступаем удовольствиям, гневу и страху, но в чем же оно и что об этом думаете вы — скажите нам”.
— К чему, Сократ, нам обязательно рассматривать мнение людей толпы, говорящей что попало? — сказал Протагор.
— А вот это верно, — подтвердил строгий Межеумович. — Народные массы нуждаются в железном управлении со стороны Самой Передовой в мире партии. А сами по себе они ничего не понимают.
— Человек, зная, что зло есть зло, все-таки его совершает, — сказал Сократ.
— Почему же? — сурово спросил сосредоточенный Межеумович.
— Потому что он побежден, — ответил Сократ.
— И кто же его победил? — озадаченно спросил несомневающийся Межеумович.
— Мы-все, — сказал Сократ.
Межеумович насмешливо расхохотался:
— Право, смешное это дело! Ты, Сократ, говоришь, будто тот, кто делает зло, зная, что это зло и что не следует ему это делать, побежден нами-всеми! Да ведь только мы-все, взявшись за руки, скопом, так сказать, и смогли бы построить коммунизм — счастливейшее на земле и небесах общество! А будь ты, Сократ, да и всякий другой, безропотно покорен партийной дисциплине, ты был бы счастлив и безо всяких, а уж тем более дальнейших, рассуждений. Так ведь не захотели счастья! Кусайте теперь локти!
— Так в чем же ошибка? — спросила Ксантиппа.
— Если бы я сразу сказал, что дело здесь в неведении, вы бы надо мной посмеялись, — продолжил Сократ. — Но если, например, ты, Ксантиппа, станешь и теперь смеяться надо мной, то посмеешься только над собой.
— Окстись, Сократ! Когда это я над тобой смеялась? — удивилась Ксантиппа.
И все другие клятвенно подтвердили, что Ксантиппа никогда над Сократом не смеялась.
— Раньше я считал, а Протагор и сейчас считает, что те, кто ошибается в выборе между добром и злом, ошибаются по недостатку знания. А ошибочное действие без знания совершается, мол, по неведению. Протагор вот и заявляет, что он за деньги излечивает от неведения. Ты же, Ксантиппа, полагая, что тут нечто другое, чем просто неведение, и сама не пошла и детей наших не отдала к учителю этого знания. Заботясь о деньгах и не отдавая их такому учителю, мы, с точки зрения нас-всех, поступили плохо и как частные лица, и как граждане Сибирских Афин.
Тут все согласились, что детей надо отдавать в учение к нам-всем. И даже Критон успел вставить слово:
— А то ведь разберут крышу и сдадут в Чермет за гроши…
— Ну и хитер ты, Сократ, — сказала Ксантиппа. — Теперь-то я понимаю, что быть ниже нас-всех — это не что иное, как невежество, а быть выше нас-всех — не что иное, как мудрость. Не будем отдавать детей в учение к нам-всем, Сократ!
И с этим заявлением Ксантиппы все единодушно согласились, только проницательный Межеумович нахмурился.
— А я?! — недовольно спросил он. — А психический и психологический материализм?! А Отец наш Всевышний со всеми своими партийными Апостолами до самого, что ни на есть последнего?!
— Глупину диалектического и исторического материализма постичь трудно, — попытался успокоить его Сократ. — Тут даже одного знания мало. Здесь еще и принуждение нужно.
Все согласились и с этим.
— Если верно все сказанное раньше, — сказал Сократ, — то захочет ли кто-нибудь из людей пойти на то, чтобы перечить воле и мнению нас-всех? Или это невозможно? Ведь есть какая-то тайная и страшная сила, объединяющая и направляющая нас-всех.
— Никто, конечно, не захочет, — единодушно решили все.
