— Побойся, бога, славный Агатий! Это и в самом деле было бы с моей стороны дурно — не прислушаться к достойному и мудрому человеку. Значит, Время — это часы, годы и так далее. А что такое час или год?
— Смеешься, Сократ! Час или год — это то, чем измеряется Время.
— Погоди, милый мой! Меня страх берет, — что это мы опять говорим? Получается, что Время — это то, чем измеряется Время! И ты, великий хронофил, берешь у людей не Время, а то, чем оно измеряется. Так что на твоих складах никакого Времени нет. Правда, ты и сам отдаешь счастливчикам не Время, а, опять-таки, то, чем оно измеряется. Это все равно, как если бы ты вместо пшеницы торговал гирями и пружинами, которыми измеряется вес зерна.
— Что ты говоришь, Сократ! Я беру Время, а отдаю еще большее Время! А ты мне о каких-то гирях и пружинах толкуешь!
— Значит, Время — это не месяцы и не годы. Клянусь собакой, Агатий, это не ускользнет от того, кого я больше всего постыдился бы, если бы стал болтать вздор и делать вид, будто говорю дело, когда на самом деле болтаю пустяки.
— Время — это Время, Сократ.
— Несомненно, это прекрасное определение, Агатий! Время — это Время и больше ничего.
— Наконец-то я отвязался от тебя, Сократ.
— Не торопись, славный Агатий: выходит, мы попали в вопросе о Времени в такой же тупик, как и раньше, а между тем думаем, что нашли хороший выход.
— В каком смысле ты это говоришь, Сократ?
— Да примерно вот в каком. Ты знаешь, что такое ёкэлэмэнэция?
— Понятия не имею.
— Так вот: ёкэлэмэнэция — это ёкэлэмэнэция.
— Не больно-то я и понял твое объяснение, Сократ.
— Как же! Ты ведь понимаешь, когда говоришь, что Время — это Время?
— Да.
— Но что такое Время, ты не знаешь.
— Не знаю.
— И, тем не менее, ты знаешь, что Время — это Время. То же самое и с ёкэлэмэнэцией.
— Ты меня совсем запутал, Сократ!
— Успокойся, Агатий! Мне, наверное, только кажется, будто я вижу, что дело может происходить так, как тебе это представляется невозможным, на самом же деле я ничего не вижу.
— Не “наверное”, Сократ, а совершенно очевидно, что ты городишь вздор.
— Милый Агатий, ты счастлив, потому что знаешь, чем следует заниматься человеку, и занимаешься этим как должно — ты сам говоришь. Мною же как будто владеет какая-то роковая сила, так как я вечно блуждаю и не нахожу выхода; а стоит мне обнаружить свое безвыходное положение перед вами, мудрыми людьми, я слышу от вас оскорбления всякий раз, как его обнаружу. Вы всегда говорите то же, что говоришь теперь ты, — будто я хлопочу о глупых, мелких и ничего не стоящих вещах. Когда же, переубежденный вами, я говорю то же, что и вы, я выслушиваю много дурного от здешних людей, а особенно от этого человека, который постоянно меня обличает. Он слышит, как я начинаю рассуждать о таких вещах, он спрашивает, не стыдно ли мне отваживаться на рассуждения о прекрасных занятиях, когда меня ясно изобличили, что я не знаю даже того, что такое Время. И вот, говорю я, мне приходится выслушивать брань и колкости и от вас, и от этого глобального человека. Но может быть, и нужно терпеть. А может быть, как ни странно, я получу от этого пользу.
— Ну что ж, Сократ, умней, если тебе этого хочется, — сказал хронофил, — а мне некогда.
По мановению руки одного из его охранников к тротуару подъехала машина, производства бесконечно дальнего зарубежья, и под рукоплескания многочисленных слушателей славный Агатий отбыл делать из меньшего Времени еще большее. На расплавленном асфальте остались отпечатки подошв его ботинок с утверждением: “Велик хронофил Агатий! Ох, и велик!”
— Вот видишь, глобальный человек, — сказал Сократ, — даже величайший из хронофилов, если верить этим отпечаткам, ворочающий миллиардами лет, если не всей вечностью, и тот не знает, что такое Время. Куда уж мне… Но ты не отчаивайся. Главное, чтобы это самое Время существовало, а уж что оно такое мы-все непременно разберемся, если только мы-все этому не помешаем сами.
— Извини, Сократ, что отрываю у тебя Время, — сказал я.
— Вот видишь, Время, оказывается, можно отрывать, как кусок ткани.
— Это метафора, Сократ. А я говорю серьезно.
— И я говорю серьезно. Возможно, все-мы — метафора! Меня, видишь ли, это затруднение тоже заинтересовало. Мне кажется, нам грозит немалая опасность, если мы эту проблему решим неправильно или вообще не решим.
— О какой опасности ты говоришь, Сократ?
— Не знаю, дорогой мой глобальный человек. Увы, не знаю…
— Тогда не о чем и беспокоиться.
— Ты прав. Вот когда прижмет нас по-настоящему, тогда и беспокоиться начнем, если успеем.
— Ты говоришь загадками, Сократ.
