брака, чтобы они родились от благороднейшей матери, и в отношении состояния, чтобы дать им побольше средств, — о воспитании их вдруг не забочусь! Но когда я смотрю на кого-либо из тех, кто берется воспитывать людей, я всякий раз бываю поражен, и все они представляются мне при ближайшем рассмотрении весьма странными, так что скажу тебе откровенно: не приложу ума, как мне склонить мальчика к философии.
— Милый Критон, — ответил Сократ сокрушенно, — разве тебе неведомо, что к любому делу большинство людей непригодно и ничего не стоит, серьезных же людей и во всех отношениях стоящих очень мало. Не кажутся ли тебе прекрасными делами художественная гимнастика, честная торговля, свободная журналистика, военная стратегия?
— Конечно, кажутся.
— Ну а разве ты не замечаешь, что большинство людей, берущихся за эти дела, достойны лишь презрения?
— Да, клянусь Зевсом, ты говоришь сущую правду.
— Так что ж, из-за этого ты и сам оставишь все занятия и сыновей не будешь к ним приучать?
— Нет, Сократ, это не дело.
— Вот, Критон, и не поступай так, как не следует, но, махнув рукой на тех, кто подвизается в философии, — достойные они люди или плохие — хорошенько попытай само дело и, если оно покажется тебе негодным, отвращай от него любого, а не только своих сыновей. Если же оно явится тебе таким, каким я его считаю, смело принимайся за него и в нем упражняйся, как говорится, “и сам, и дети твои”.
— Хорошо, Сократ, что ты не будешь возражать, если я с сыновьями иногда посижу под нашим общим забором, который, кстати, ты не разрешаешь мне сделать высоким и плотным.
— Ну, а теперь-то ты видишь, что тем самым я о тебе забочусь?
— Как не видеть, Сократ…
— Вот и договорились.
— Значит, так и будем дальше жить с гнилым забором, — словно сама себе сказала Ксантиппа.
Но на ее слова реакции философов не последовало.
— А теперь, дорогой мой Сократ, — взмолился Критон, — я скажу тебе еще кое-что, а ты уж не отказывайся. Может ли быть что хуже такой славы, когда о нас думают, что мы ценим деньги больше, чем друзей? Ведь большинство не поверит, что ты сам не захотел принять помощь, несмотря на все мои старания.
О чем шла речь, я, само собой разумеется, не понимал. Да только, видать, о чем-то важном! За спиной Критон прятал что-то зеленое, завернутое в газету “Красное знамя доброго вестника Сибирских Афин” (это я сразу понял по шрифту и расположению колонок), но не доллары. Это уж точно.
— Но для чего же нам так заботится о мнении большинства, мой милый Критон? — со вздохом спросил Сократ. — Люди со смыслом, которых следует скорее принимать в расчет, будут думать, что это случилось так, как это случилось.
— Но ведь ты же видишь, Сократ, что необходимо также заботиться и о мнении большинства, то есть о нас-всех. Теперь-то ясно, что большинство способно причинить не какое-нибудь маленькое, а, пожалуй, и величайшее зло тому, кто перед ними оклеветан.
Пожалуй, речь шла о какой-то великой опасности, грозящей Сократу. И я бы принял участие в его спасении, да вот только не знал, как это лучше сделать. А они ничем мне в этом не помогали, даже просто, казалось, и не замечали меня.
— О, если бы, Критон, большинство способно было делать величайшее зло, с тем чтобы быть способным и на величайшее добро! — сказал Сократ. — Хорошо бы это было! А то ведь оно не способно ни на то, ни на другое: мы-все не можем сделать человека ни разумным, ни неразумным, а делаем, что попало.
— Положим, что это так, Сократ, — как-то уж очень легко согласился Критон.- Но вот что мне скажи: уж, не боишься ли ты гнева Ксантиппы, если примешь мою помощь?
— Не этого одного я опасаюсь, Критон, но и многого другого, — сказал Сократ.
Тут я внутренне разволновался уже не на шутку. Похоже, что речь шла о жизни и смерти Сократа.
— А вот этого уж ты не бойся, — заверил Сократа Критон. — Да и не много нужно денег, чтобы спасти тебя и Каллипигу.
“Каллипига-то тут при чем?” — подумал я. Да и молчавшая уже несколько минут Ксантиппа всем своим мгновенно изменившимся видом как бы спросила: действительно, при чем тут Каллипига-то? Но Сократ с Критоном уже ничего не замечали вокруг, увлеченные разработкой какого-то важного для них, отнюдь не умозрительного проекта.
— Ты, Сократ, можешь вполне располагать моим имуществом, и я думаю, что его будет достаточно. Если, наконец, заботясь обо мне, ты думаешь, что не нужно тратить моего имущества, то вот твои иноземные друзья, которые здесь, готовы помочь. Один уже здесь — Симмий из Сибириса.
И точно! Из-за забора появилась чья-то рыжая взъерошенная голова, приветственно моргнула настороженными глазами и замерла в ожидании.
— То же самое готов сделать и Кебет из Новоэллинска, и еще очень многие. Повторяю я тебе — не бойся ты этого и не отказывайся от помощи, а еще пуще от спасения Каллипигиной Мыслильни.
Тут младший сын Сократа — Менексен, который гонял по двору погнутое велосипедное колесо хитро изогнутой железной проволокой, произвел своим движущимся механизмом такой оглушительный грохот, что философы на некоторое время умокли.
Когда путь адского механизма волею богов был направлен в глубь двора и стало чуть потише, Критон продолжил, как ни в чем ни бывало:
