— Ну и что?! — сказал Пифагор-закройщик. — Штаны как штаны! У варваров еще и не такие бывают…
Он и сам, видать, впервые как следует присмотрелся к подаренной мне обновке. Штаны состояли из четырех явных частей, не считая выступающих. Нечто вроде треугольных плавок (причем треугольник был прямоугольным). А к каждой стороне треугольника пришиты квадраты, это если смотреть в плане и не учитывать объем.
— Так, так… — сказал Сократ. — Гипотенуза в пять ладоней, а катеты — в три и четыре. Что же мы имеем?
— Брак, халтура! — заявил Межеумович. — Идеалистический выверт!
— Нет, — не поверил Сократ, — Пифагор так просто и случайно к числам не относится. Тройка, Четверка, Пятерка… Думайте. Пифагор-то, наверняка, знает, в чем тут секрет, да нам ни за что не скажет.
И я начал ловчить с числами. Переворачивал вверх ногами, складывал, вычитал, возводил в квадрат и куб, извлекал многочисленные корни. И в какой-то момент в моем сознании промелькнула такая формула: пять в квадрате равнялось четырем в квадрате плюс трем в квадрате. Я помыслил еще немного, скомпоновал все в изящную формулу и хриплым от волнения голосом заявил:
— Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов.
— В прямоугольном треугольнике, — недовольно уточнил Пифагор.
— Точно! — согласился я.
— А в непрямоугольном треугольнике никаких катетов и тем более — гипотенуз вовсе и нет, — заявил Сократ.
— Замнем для ясности, — предложил, было, Пифагор.
— Нет, нет! — сказала Каллипига. — Тут что-то кроется!
Откуда она знает, подумал я.
— Почему бы тебе, Пифагор, — продолжила Каллипига, — не сделать штанины для глобального человека одинаковой величины?
— Получился бы равносторонний прямоугольный треугольник, — вставил Сократ.
— Это сколько же тогда ладоней будут штанины?
— Катеты, клянусь Зевсом, — снова втиснулся Сократ.
— В уме надо считать, — предложил Межеумович.
— Да где же его столько взять? — изумился Анаксимен.
— Так, так… — задумалась Каллипига.
— Что же это получается? — сказал Анаксимандр.
— А ничего не получается! — заявила Каллипига. — Нет такого числа, чтобы выразить им длину штанин.
— Катетов, клянусь собакой! — снова встрял Сократ.
— Так что же это получается? — сказал и Диоген.
Похоже, фисиологи и философы забыли свои разногласия и простили Сократу его ненаучную критику своих учений, так как столкнулись с какой-то ужасной тайной.
— Тогда штанины будут несоизмеримы с поясом! — вскричала в испуге Каллипига.
Вечно женщинам красота и наряды дороже истины!
— Катеты с гипотенузой, клянусь Герой! — вставил Сократ.
— Так что же это получается? — сказал Ферекид, выпавший из объятий Пифагора.
— Отношение штанины к поясу не выражается никаким числом! — в ужасе закричала Каллипига.
— Да что же это делается?! — сказал Диоген из Аполлонии, выхватил у нагой флейтистки флейту и заиграл на ней, чтобы унять нервную дрожь пальцев. Но ничего путного из флейты не полилось.
Уже и служанки в ужасе заметались перед триклинием. Уже и за воротами дома началась какая-то паника. А затем и над всей Сибирской Элладой прокатился стон сибирских же эллинов. Уже и сам Зевс в кромешной тьме олимпийской ночи начал нашаривать хоть самую захудалую молнию, чтобы запустить ею в проблему несоизмеримости.
— А ведь нельзя выразить числом и геометрическое среднее любых чисел, клянусь красотой и упорядоченностью Космоса, — сказал Сократ. — Того самого геометрического среднего, что служит символом аристократии. А чему равно геометрическое среднее Единицы и Двоицы, этих двух священных чисел?
— Будем работать, стараться, — нехотя ответил Пифагор.
Ему было явно не по себе. И я заподозрил, что он уже давно догадывался, что в моих будущих штанах что-то обязательно будет не так, потому и тянул с их изготовлением чуть ли не целую вечность. А я-то ему верил!
Тут у меня снова включилась мыслительная способность. Что же следует из того, что числа могут быть несоизмеримыми? Как, например, разделить любой угол на три части? Девяносто градусов, конечно, можно. А восемьдесят?
— Проблема трисекции угла, — сказал я вслух.
