приносили пассажирам никакой прохлады и облегчения.
Тося и Семен в нашем купе явно скучали. И мой приход даже несколько их обрадовал. Семен было взглянул на шахматную доску, но я сказал, что шахматы как азартная игра умерли. Валерий Михайлович лежал на своей верхней полке все с тем же мокрым полотенцем на лбу. Его печальные глаза были открыты.
— Пригласите ко мне в кабинет Федора, — попросил он.
— Не надо сейчас Федора, — сказал я. — Федор спит. Баиньки. Ему это для восстановления равновесия в печени нужно. Понимаете?
— Значит, не пригласите Федора? — задумчиво спросил Крестобойников.
— Сейчас нет. Лежите. Вам нужен покой. Попозже. К вечеру.
— Конечно, конечно, какой из меня старший редактор, — обиженно сказал Валерий Михайлович.
— Из вас прекрасный старший редактор, но все же в первую очередь — покой и покой.
Валерий Михайлович вздохнул и закрыл глаза. А в это время в купе бочком проскользнул Федор, ловко сменил уже почти высохшее полотенце на лбу Валерия Михайловича на свежемокрое и даже влюбленно провел ладонью по разметавшимся волосам Крестобойникова. Потом Федор ушел, сильно раскачиваясь.
Иван и Степан Матвеевич смотрели друг другу в глаза, сидя на нижней боковой, и, кажется, уже телепатировали, потому что в глазах каждого было тревожное понимание, а вслух они не произносили ни слова. Они что-то стелепатировали и мне, но антенны моего мозга не были, по-видимому, настроены на их излучения. Тут у них ничего не вышло.
И они это сразу поняли, потому что уже знаками пригласили меня присесть на полку Зинаиды Павловны. Я сел. Ясно, что они пригласили меня не просто так. У них уже была какая-то гипотеза, наверняка объясняющая все без какой-то там малости, и эта малость теперь не дает им покоя, потому что они знают о кризисе в физике в конце девятнадцатого века, когда из таких вот малостей вдруг начала рождаться теория относительности и квантовая механика. Они оба были учеными и все, конечно, отлично понимали. Им нужны были идеи, критика, споры, диалектические противоречия, потому что только из них и рождается истина, как я помнил еще из институтского курса философии.
— Вот что, Артем, — сказал Иван. Он был сейчас настолько встревожен, что даже не смотрел на Тосю, забыв про нее. — Вот что, Артем. Теперь уже совершенно ясно, что с нашим поездом что-то неладно. Выбился он куда-то. В другую реальность или просто из детерминированного мира, но только куда-то выбился. И в Марград нам не приехать, если мы сами не предпримем чего-нибудь.
— Неужели так страшно? — искренне не поверил я. Ну, есть странности. Так ведь почти вся жизнь скорее именно из странностей и состоит. Что-то уж очень они разволновались.
— Страшно — не то слово, — сказал Степан Матвеевич. — Неестественно, ненормально, невозможно.
— Что-нибудь должно произойти необычное? — поинтересовалась Тося и передвинулась по своей полке поближе к проходу. Уж очень давно не было ничего интересного, ни пришельцев, ни других странных встреч. И жизнь для Тоси начала терять свою прелесть. А скоро Усть-Манск. Тогда вообще прощай всякие чудеса, потому что в Усть-Манске уж их наверняка не будет.
Семен тоже пододвинулся и сказал:
— У меня книга есть. В букинистическом купил. «Таинственные явления» называется. Показать?
— Пока не надо, Семен, — остановил его Степан Матвеевич. — У нас тут у самих достаточно таинственных явлений.
— Например? — чуть раздраженно спросил я.
— Вы же сами отлично знаете, что кое-что происшедшее в поезде на самом деле не могло произойти. Рождение вашего сына — это что, в порядке вещей?
— У меня родился сын, — сказал я твердо, — а его появление никого не должно особенно интересовать. И что вы тут находите таинственного?
— В самом деле, — поддержала меня Тося.
— Подкинули! — выкрикнул шарикообразный пассажир с мальчиком на руках, катясь по коридору. — Подкинули, а вы тут теории разводите!
Я оставил замечание без внимания.
— Вы что, действительно ничего не понимаете? — удивился Граммовесов.
— Прошу вас, Степан Матвеевич, — попросил я вежливо, но настойчиво, — оставьте моего сына в покое.
— Ну хорошо, — внезапно согласился Степан Матвеевич. — Подождем, пока вы сами обратитесь к этой мысли. А вот визит пришельца… — Он не договорил.
— Нет, уж позвольте! — сразу же и довольно взволнованно прервал его Семен. — Пришельца, товарища Обыкновеннова, прошу не трогать!
— Да почему же?
— К пришельцам надо относиться с уважением. У меня вот и книга есть. В букинистическом купил…
— Значит, по-вашему, в визите пришельца нет ничего странного?
— Уважаемого товарища пришельца! — сделал нажим Семен. — Ничего странного здесь не вижу. Что ж, пришельцам уж и в поездах нельзя ездить?!
— Кто их знает… — сдал свои позиции Степан Матвеевич.
— Ага! — обрадовался Семен. — Сами говорите! Я вас очень прошу оставить уважаемого товарища пришельца в абсолютном покое.
— Как вы думаете? — спросил меня Степан Матвеевич.
— Вообще-то появление этого товарища кажется мне немного странным. Что-то тут не увязывается.
— А молоко вы его пили! — вспылил Семен. — Молоко пили! Пили! А сам факт существования уважаемого товарища пришельца теперь ставите под сомнение. Это нечестно, непорядочно даже. Я просто вас не понимаю.
— Пили молоко, — согласился я. — И еще много разного можно выпить из этой занятной бутылки. Как, кстати, ты, Семен, объясняешь ее уникальную способность превращать воду в различные напитки?
— А никак! Икру делают из нефти? Делают! Почему нельзя коньяк из воды?
— Там все научно обосновано.
— Ты это точно знаешь?
— Точно.
— А я не знаю.
— Так что из этого?
— А то, что я не знаю, как это можно делать икру из нефти, а ее тем не менее делают.
— Ну и что?
— А вот теперь мы все не знаем, как из воды делают молоко. Но из этого нельзя вывести, что его и не могут делать из воды. Может, пассажир из восьмого вагона знает это. Или только конструктор бутылки. И этого достаточно, чтобы факт существовал.
— Значит, — сказал Иван, — пришелец ни при чем в факте существования этой бутылки?
— А вот и нет. Ее могли создать еще на планете Ыбрыгым.
— И с такой этикеткой?
— Этикетку можно заменить.
— Я из вашего разговора понял только одно, — сказал усталый Степан Матвеевич, — что для некоторых факт существования пришельца не является невозможным или просто таинственным, необъяснимым.
— Да, — сказал Семен. — Пришельцы существуют. И вы не можете отменить их существование.
— Ну а мою историю вы знаете, — сказал Степан Матвеевич, кивая нам с Иваном.
