удовольствии.
— Давайте сюда!
— Ты что задумал? — забеспокоилась девушка.
— Это не я, это Лешка, — осклабился Адам. — Он грозится отцу все рассказать.
— Что рассказать?
— Ну, что мы с тобой… Надо ему рот заткнуть.
— Как?
— А переспать с ним… Не будет же он на самого себя стучать…
— Но я не хочу с ним.
— Так ты и со мной не хотела. А легла. Потому что умная девочка… Пойми, мне-то ничего не будет, если отец узнает. А тебя в бетон могут закатать. Или ты не знаешь, что у него связи в криминальных кругах…
— Знаю, — побледнела Вероника.
— Тогда расслабься и получай удовольствие. Поверь, все будет о’кей!
Первым с ней в спальне закрылся Леха, затем был Гена. Потом друзья пили водку, после чего последовало предложение попробовать с ней втроем. Но Адам решил, что это будет слишком. В конце концов, он приличный человек и у него есть совесть…
— Лицом к стене!..
Приговор именем Российской Федерации. Пять лет лишения свободы за организацию покушения на убийство. Правосудие сошло с ума, но приговор кассационной жалобой не вырубить…
Никита уже знал, что случилось с Женей. Ее осудили на три года еще в октябре, Верховный суд оставил приговор без изменения. В конце декабря, под самый Новый год, она ушла по этапу, а сегодня, двадцатого января девяносто четвертого года, он сам был осужден на пять лет строгого режима. Кассационную жалобу он, конечно, подаст, но вряд ли его оправдают. Слишком круто взялся за него и Женю отупевший от злобы Адам. Казалось бы, поиграл в вершителя судеб, и хватит. Так нет, он довел дело до конца. Продемонстрировал свою силу… И ведь не хочет понять гад, что рано или поздно Никита выйдет на свободу. А он обязательно там окажется, потому что тюрьма — это вовсе не конец света.
— Пошел!
Это была третья камера в жизни Никиты. Первая — в изоляторе временного содержания; детский сад по сравнению с той «хатой», в которую он попал в СИЗО. Общая камера следственного изолятора была забита до отказа. Он попал туда в самую жару, так что для полного счастья тогда ему не хватало только дубового веника. К тому времени он кое-что уже знал о тюремных понятиях, поэтому не опростоволосился, оказавшись перед лицом смотрящего. Приняли его нормально, даже «прописку» не стали устраивать. И вел он там себя правильно, в точности соблюдая подчас идиотские, но в принципе справедливые правила тюремной жизни. Он не пытался изображать из себя большого умника, но все же кличка Студент приклеилась к нему намертво. В обиду себя не давал, на рожон не лез. В общем, на жизнь жаловался, а на людей — нет…
Оказавшись в новой для себя камере, Никита неторопливо осмотрелся. Главное, не суетиться, вести себя с достоинством. Но и крутого из себя строить тоже нельзя. Чем выше захочешь себя поднять, тем больше появится желающих тебя опустить. Один из философских постулатов собственного сочинения. А в этой камере, похоже, у него будет возможность поразмыслить на досуге над прелестями тюремной жизни. Большая камера, а людей не очень много. Есть даже свободные «шконки». Ну а во всем остальном все как обычно. «Красный угол» для блатных, у самого окна, на втором ярусе «шконка» для уголовника, ответственного за так называемые воровские прогоны. Без тюремной почты камера не может быть правильной. Если нет в «хате» возможности переписываться с законными ворами, подельниками или просто друзьями, то, значит, здесь бал правят «суки», прикормленные тюремным начальством. Никита знал об этом с чужих слов, а потому не мог утверждать, что в камере без воровской почты обитают отбросы тюремного общества. По его мнению, отбросов полно по всему изолятору.
— Кто такой?
Со стороны блатного угла к Никите подошел высокий, но сильно сутулящийся парень с большим, вытянутым книзу лицом и круглыми ушами. Шрам на левом виске, золотая фикса в желтых с гнильцой зубах, татуировки на пальцах. Взгляд мутный и такой же грубый, как его сиплый прокуренный голос. От него воняло немытостью и грязными носками. А ведь в камере не жарко, даже холодно. И баня полагается хотя бы раз в неделю.
— Студент, — с достоинством ответил Никита.
— А я-то смотрю, чистенький какой… — ухмыльнулся уголовник. — После суда?
— Точно.
— Сколько кинули?
— Пять лет. По сто восьмой.
— Тяжкие телесные? — блеснул познаниями блатарь.
— Они самые.
— До суда под подпиской был? — рассматривая его джинсовую куртку на меховой подстежке, спросил уголовник.
— Нет. В двести сорок шестой мотал. Почти полгода.
— В двести сорок шестой? Полгода?.. А не гонишь? Кто за «хатой» смотрел?
— Елисей Михайлович.
— А-а… Щас прогон сделаем… Если косяки на тебе, спросим жестко… А может, и нет, если ты не петух…
Никита ничего не сказал, но во взгляд вложил всю свою силу. Он давно уже понял, что уголовники больше понимают визуальный язык, нежели вербальный. И сейчас он смог взглядом и выражением лица предупредить, что словами сорить при нем не стоит.
— Клифт у тебя не хилый, — озадаченный его реакцией на неосторожное слово, сказал блатарь. — Могли бы договориться…
— Нет за мной косяков, — спокойно и решительно сказал Никита. — И если ты от смотрящего ко мне пришел, давай, шкон показывай. Если сам по себе, то в сторону отвали…
По тюремным правилам никто не мог наехать на новичка без ведома смотрящего. И уж тем более, позариться на теплые вещи, без которых зэку в зимнюю стужу смерть. Так что если этот круглоухий жук попытался взять Никиту в оборот по собственному разумению, то с него могут спросить.
— Смотри, какой… Вот шконка твоя, располагайся…
Похоже, уголовник смекнул, что новичка на разговор не возьмешь. Показал ему на место, которое он мог занять, а сам отправился к смотрящему.
Никита застелил постель, сел на «шконку». Еще раз осмотрелся. И на него смотрели. Хмуро, исподлобья. И молча. Щекастый, похожий на хомяка мужик. Худой как скелет парень, с изрытым оспой лицом. Глазастый дядька с всклокоченной шевелюрой, в пальто с поднятым воротником и шарфом чуть ли не до колен… Обычные люди вокруг, только побитые жизнью и тюремной молью. Внешне все сдержанные, настороженные, смотрят хмуро, беспокойно. Посмотришь на таких молчальников и подумаешь, что нет существ более примитивных, но это неправда. Или не для всех правда. Сам тюремный уклад жизни вынуждает арестантов вести себя зажато и даже убого. Щекастый мужик может зарычать и показать отнюдь не хомячьи клыки, если сделать ему козу; парень зашипит и, возможно, пустит в ход кулаки; дядька с шарфом спрячет нос за поднятый ворот своего пальто. У каждого своя реакция на внешние раздражители, у каждого своя маска. Но если найти подход к тому же «хомяку», разговорить его, может выясниться, что он милейшей души человек, к тому же еще и невинно осужденный. Но в то же время он мог оказаться и нелюдем, в безумной злобе убившим свою жену или даже ребенка… Сколько людей вокруг, столько и загадок.
Но сейчас не время размышлять над чужими тайнами. Своя судьба-злодейка прижала так, что волки в душе воют. Пять лет строгого режима… И знакомства заводить в камере смысла нет. У людей чемоданное настроение со знаком «минус». Не на курорт отправляются, а ждут этапа на зону. Да и ему самому скоро светит «дальняя дорога». Кассацию он подаст, но вряд ли вышестоящий суд отменит приговор. Как только жалобу отклонят, за ним тотчас придут…
