чувствовала себя как во сне, поэтому закрывала на все глаза.
Ни один итальянский правитель, утверждала пропаганда, не вникал столь глубоко в чувства и чаяния народа — от рождения людей и до самой их смерти. Кто, кроме Муссолини, обустроил 1700 летних лагерей для детей в горах и на море? Кто другой выделял ежегодно 1 600 000 фунтов стерлингов для дородовых клиник и 3 500 000 фунтов на пособия многосемейным? Кто дал итальянцам восьмичасовой рабочий день и кодифицировал страховые пособия для стариков, безработных и инвалидов? Только Муссолини, заявлявший на любых сборищах, что его целью является сильная Италия — «процветающая, великая и свободная».
Даже неудачные решения в сфере экономики выдавались партийными литературными поденщиками за последнее слово в области фашистской проницательности. Вопреки подсказкам финансовых советников, он поднял обменный курс лиры до девятнадцати лир за один доллар, что привело к росту государственного долга до 145 миллиардов лир в 1939 году. В целях установления контроля за производственными мощностями страны он основал корпоративное государство путем создания двадцати двух торгово- промышленных корпораций, представлявших интересы как работодателей, так и рабочих и служащих. По введенному положению ни один предприниматель не имел права расширить или закрыть свой завод или фабрику без разрешения государства. В то же время профсоюзы были лишены всяких прав, рабочим не разрешалось бастовать, зарплата урезалась декретами. Таким образом, корпоративное государство стало подобием египетских пирамид, загроможденных мумиями фашистской бюрократии.
В течение восьми лет, начиная с 1925 года, Муссолини вел битву за сельскохозяйственную продукцию, увеличив производство пшеницы в два раза — до семи миллионов тонн. Фрукты, масло и вино шли хорошо, а с падением мировых цен на пшеницу она пошла на продажу за полцены.
Стараясь увеличить численность населения, он возвел семью на пьедестал. Начиная с 1927 года три миллиона холостяков Италии были обложены налогом, приносившим государству один миллион фунтов стерлингов в год. Тем самым дуче подталкивал их к алтарю. Семейные мужчины имели преимущество при устройстве на работу и получали льготы на проезд трамваем и оплату газа. Кампания эта приняла даже своеобразную цирковую окраску — был введен день матери и ребенка, а при рождении седьмого отпрыска женщины награждались специально отчеканенной медалью. Милиция получила распоряжение отдавать честь беременным женщинам.
Вскоре Муссолини-человек был заменен нелепой легендой. Пресса печатала его фотографии во всевозможных видах и позах — верхом на коне, за управлением яхтой, в военной форме и высоких сапогах с отворотами или же босиком на пшеничном поле, а также при различных занятиях — за рулем спортивной машины, выступающего с речью перед толпой, тренирующего животных, играющего на скрипке. Его портреты появились на женских атрибутах для плавания и упаковках детского питания, а продавцы стали носить фашистские фески. Некоторые люди использовали его изображение в качестве амулетов. Беременные женщины ставили его портрет на ночные прикроватные столики и тумбочки, надеясь, что их младенец приобретет его качества, а особо ретивые уезжали в родильные дома поблизости от его родной деревни.
Вознесенный между небом и землей, как его охарактеризовал Папа Пий XI, он стал объектом паломничества. Некий старец прошел пешком с тачкой семьсот километров к месту ранения Муссолини во время войны, чтобы привезти ему бочонок воды из реки Пьяв. А двенадцатилетний паренек из Мерано прошел девятьсот километров босиком, чтобы только увидеть его. Один туринец, которого дуче обнял на какой-то церемонии, перестал умывать свое лицо. В Риччионе, где находилась его приморская вилла, истеричные женщины часами плавали в воде, чтобы только увидеть, как он входит в море.
Те, кто не мог видеть его во плоти, собирали реликвии дуче. В десятую годовщину марша на Рим толпы людей молча собирались у носилок времен Первой мировой войны, на которых, как было сказано, его выносили с поля боя. В одной из гостиниц в горах, где он однажды обедал, положили в стеклянную витрину вилку, которой он ел спагетти. Цезаре Фраккари, один из фашистских лидеров, завтракавший с ним в траттории, был изумлен исчезновением стула, на котором сидел дуче, буквально через несколько минут, как он с него встал, что проделали охотники за сувенирами.
Богатые почитатели подносили ему в качестве подарков великолепные виллы с земельными участками, чучела орлов и других животных и птиц. Будучи в хорошем расположении духа, он как-то сказал Наварре:
— Если я отойду от дел, то всегда смогу открыть ларек на «блошином базаре».
В Сан-Ремо новый выведенный сорт гвоздики был назван в его честь, а горный пик Монблан переименован в Мон-Муссолини. В Лозанне хозяйка итальянской прачечной объявила себя новой мадам Сен-Жене:
— Если она стирала белье Наполеона, то я — белье Муссолини.
Такое могло вскружить менее слабую голову, чем у дуче. В первые годы его правления успех сопутствовал ему, и он вмешивался даже в мелкие вопросы. Когда, например, римский рыботорговец пожаловался, что местные власти не продлили ему торговую лицензию, Муссолини лично поехал к нему, чтобы снять этот вопрос. В другой раз, протянув какому-то бродяге крупную денежную купюру, дуче сказал бывшему с ним Итало Бальбо в качестве объяснения своего поступка:
— Если ты сам бывал голоден, то поймешь с одного взгляда голодного человека.
В те годы он позволял себе остроты, обращаясь к толпе. Так, на массовом митинге в Палермо, когда вышел из строя усилитель звука, кто-то из толпы крикнул:
— Громче!
Муссолини тут же отреагировал на выкрик, заявив:
— Обо всем этом вы прочитаете в завтрашних газетах.
Иногда его юмор становился довольно резким.
Фатально, но дуче стал постепенно верить публикациям прессы о себе. Если культ Муссолини стал возникать спонтанно, то теперь он раздувался целеустремленно, возвеличивая низкопоклонство. Массовые митинги с участием не менее пятидесяти тысяч человек ежедневно стали чуть ли не обязательным явлением, когда дуче, уперев руки в боки, выступал перед толпой с балкона своей резиденции во дворце Венеция.
— Черни нравятся сильные люди, — говаривал он. — Чернь все равно что женщина!
Койка, которую он занимал тридцать лет тому назад в казарме в Вероне, превратилась в святое место и была украшена бронзовым бюстом. Когда он появлялся на киноэкране, все зрители были просто обязаны приветствовать его стоя. Его однодневные визиты в Турин или Болонью обходились отцам этих городов не менее чем в шесть тысяч фунтов стерлингов, которые тратились на декорации, банкеты и фейерверки.
Он построил шестнадцать тысяч начальных школ, большинство из которых стали фашистскими семинариями. В каждом классе его портрет висел слева от распятия. На утренних молитвах ученики хором повторяли: «Я верю в величие дуче, создателя чернорубашечников, и Иисуса Христа, его духовного покровителя».
Ученикам задавались задачки, подобные такой:
— Если Муссолини получал пятьдесят шесть лир в месяц, будучи учителем, то сколько приходилось на один день?
В год, когда членство в фашистской партии стало обязательным для всех, дуче провозгласил:
— Массы обязаны подчиняться. Для них непозволительно терять время в поисках истины.
В палате депутатов, получившей прозвище «палаты пучка прутьев ликтора и корпораций», Муссолини восседал на подиуме выше своих коллег. Почти все старые его товарищи, обращавшиеся к нему на «ты» в дни марша на Рим, были, мягко говоря, спущены по лестнице вниз и занимали теперь посты, где не могли оказывать существенного влияния на политику. Дино Гранди, не боявшийся говорить ему правду, был назначен послом в Лондон; Луиджи Федерцони стал президентом сената; Итало Бальбо с поста министра авиации был отправлен в Ливию в качестве ее правителя; Альберто де Стефани, сбалансировавший бюджет страны в 1924 году, ушел на покой; Леандро Арпинати, бывший некоторое время заместителем министра внутренних дел, оказался как диссидент в ссылке на острове Липари.
— Муссолини теперь не нужны никакие советы, — с горечью говорил Арпинати в кругу своей семьи. — Ему требуются лишь аплодисменты. Да и сам дуче признавал истину этих слов. Когда его спросили, почему он отослал Гранди в Лондон, Муссолини признался:
