— В общем-то он согласился с нашими аргументами, — ответил Чиано. — И заверил меня, что не будет просить нашей помощи.
Так оно и было на самом деле, но встреча с Гитлером в Берхтесгадене проходила весьма бурно. Чиано решил показать свое нерасположение духа, пошутил по поводу подборки цветов и подверг критике приправу к салату. За чаем он, слушая жалобы Гитлера о неуважительном отношении поляков к немцам, подумал: «А ведь кажется, что этот человек действительно верит в придуманные им же самим истории». В завершение беседы он снова повторил, что Италия не сможет вслед за Германией ввязываться в новые авантюры. Вставая из-за стола, Гитлер лишь спросил:
— Это почему же?
— Почему? — повторил его слова Чиано. — Потому что англичане и французы будут воевать.
Как потом вспоминал Чиано, разразилась настоящая буря. Гитлер напрочь отклонил такую возможность как фикцию. А роль Италии в их союзе он определил как затычку. Германия вела переговоры с Советским Союзом о заключении экономического соглашения. Польша же будет ликвидирована за несколько недель. Так что помощь Италии не потребуется.
Чтобы подчеркнуть опасность того, что должно произойти, Чиано сказал Муссолини:
— Он — человек одержимый и собирается воспользоваться коридором как предлогом, имея в виду освободить всю квартиру. Может быть, и силой.
— Но это же уголовщина, — слабо запротестовал дуче.
— Может быть, аппетит и не возрастет во время еды. Возможно, он захочет провести летний отпуск неподалеку от Сан-Джулиа, — ответил Чиано.
Он полагал, что дуче правильно поймет его намек: вторжение в Югославию.
— А это, — проворчал Муссолини с оптимизмом, которого у него на самом деле не было, — может привести его к нарушению пищеварения.
Все, что ему оставалось, было ждать и молиться. Он проснулся на час ранее обычного — в 6.30 утра. Пий сразу же вспомнил, что наступило 1 сентября 1939 года и что этот день значил. Встав с простого травяного матраса, он поспешил к груше звонка, украшенной двойной эмблемой — тиарой и скрещенными ключами.
Его служка, Джиованни Стефанори, был очень удивлен, так как Папа Пий XII звонил ему на второй этаж весьма редко. Ойгенио Пачелли обычно одевался сам и брился американской электрической бритвой. Но сегодня был необычный день. Глаза Папы за очками в золотой оправе выражали озабоченность.
— Ничего нового от кардинала Орсениго?
— Ничего, ваше святейшество.
Папа ожидал от своего нунция в Берлине известия, начал ли Гитлер битву нервов из-за Польши.
Из окна папской опочивальни были видны окрестности Рима, которые он любил: пожелтевшие поля, фруктовые сады, оливковые плантации. Эту картину описал две тысячи лет назад Вергилий — мирную картину, далекую от ужасов войны.
Сутки назад Папа послал обращение к пяти странам — Германии, Польше, Англии, Франции и Италии. Он умолял Германию и Польшу установить пятнадцатидневное перемирие для проведения международной конференции пяти держав с наблюдателями из Бельгии, Швейцарии, Голландии, Соединенных Штатов и Ватикана. Целью этой конференции была ревизия Версальского договора и заключение пакта, установившего бы мир в Европе на все времена.
С неделю тому назад Папа предупреждал мировое сообщество:
— В условиях мира ничто не потеряно, но в условиях войны может быть потеряно все.
Этим обращением он сделал все, что было в его человеческих силах.
За годы своей службы в должности государственного секретаря Ватикана он возненавидел нацизм и в качестве своего преемника назвал неаполитанского кардинала Луиджи Маглионе, бывшего папским нунцием в Париже и слывшим франкофилом.
11 марта он утвердил его назначение, вызвав в Ватикан.
И именно Маглионе позвонил ему из ватиканской канцелярии и сообщил то, что Папа опасался услышать. Кардинал Орсениго доложил из Берлина: в 5.45 утра первые танковые дивизии немцев перешли границу Польши, а с неба по всей стране стала сеяться смерть.
В этот момент в мозгу Пия прозвучали слова святого Матфея: «На лик земли упала темень».
Пий направился в свою личную часовню, идя по коридору в потрясении. Как только он добрался до полированной скамеечки из орехового дерева, рыдания потрясли его тело, по щекам потекли слезы.
Этой осенью римляне, спешившие по утрам на работу, видели в окнах дворца Венеция свет, свидетельствовавший, что диктатор Бенито Муссолини был на месте. Он уже давно не обращался к ним со своего балкона, зато в магазинах и на досках объявлений на заводах появились отпечатанные сообщения: «Пилоту в сложных условиях полета мешать не следует… Если я обращусь к вам с балкона, то для объявления чего-то очень важного».
Многим казалось, что одно из последних высказываний Муссолини, сделанное им еще до того, как Европу охватил огонь, оказалось пустым звуком: «Лучше прожить один день львом, чем сто лет овцой».
Умение быстро ориентироваться в обстановке и тут же принимать решение ему на этот раз отказало.
В 10 часов утра 26 августа молодой граф Джалеаццо Чиано, войдя в приемную дуче, увидел собравшихся там военных — авиационного генерала Франческо Приколо, министра военной промышленности генерала Карло Фавагросса, адмирала флота Доменико Кавагнари. Дуче только что предупредил Гитлера, что Италия сможет начать боевые действия только в том случае, если Германия обеспечит ее оружием и стратегическими материалами. Военных же он собрал для того, чтобы услышать их оценку обстановки и положения дел.
Прежде чем войти в кабинет дуче, Чиано посоветовал каждому из вызванных на совещание:
— Удваивайте данные, которые вам дали в ваших управлениях и ведомствах.
Это была мастерская тактика увертки. Уже после полудня Чиано позвонил послу Аттолико в Берлин и зачитал ему список, который «свалил бы с ног и быка, если бы тот мог его сам прочитать». Для ведения войны только в течение двенадцати месяцев Италии потребуются: семь миллионов тонн нефти, шесть миллионов тонн угля, два миллиона тонн стали и миллион тонн лесоматериалов, не говоря уже о меди, каучуке и другом сырье, а также 150 зенитных батарей для прикрытия индустриальных городов. Посол еще больше усугубил этот вопрос.
Когда Риббентроп спросил его, к какому времени это все понадобится, он ответил, следуя осенившей его идее:
— Да сразу же, еще до начала боевых действий.
В связи с требованием поставки почти семнадцати миллионов тонн различных материалов, для чего было необходимо задействовать семнадцать тысяч товарных вагонов и платформ в течение всего года, Гитлер был вынужден отказаться от помощи своего союзника. Не в силах выполнить требования дуче, он попросил его усилить военные демонстрации и пропаганду деятельности «оси».
А Муссолини обуял стыд унижения: ведь он показал слабину, «недостойную личности исторической величины». Выступая и в дальнейшем против войны, он вновь предлагал свое посредничество, надеясь на повторение мюнхенского триумфа. В то же время те, кто ополчался против Германии, сталкивались с его глубоким возмущением. Первым это почувствовал Дино Гранди.
Гранди, отозванный из Лондона по требованию Гитлера, был назначен министром юстиции. Будучи послом, он неоднократно ссорился с Риббентропом, а на совещании кабинета министров 1 сентября заявил: «Декларации Италии, что она не является воюющей стороной, недостаточно». Он считал, что Италия должна не только заявить о нейтралитете, но и официально денонсировать «стальной пакт».
Дуче в ярости оборвал его и закрыл совещание. В тот же день он передал ему через Чиано:
— Вы должны помнить, что являетесь теперь министром юстиции и стоите в стороне от вопросов внешней политики.
Чиано открыто добавил со своей стороны:
— Муссолини недоволен вашим утренним выступлением.
В эти дни Муссолини занимали собственные проблемы, связанные с его былым величием. И он решил быть вместе с Гитлером, несмотря ни на что, о чем сообщил Чиано. Получив телеграмму дуче, Чиано пришел
