разговора с оберштурмфюрером СС Фрицем Шлихте я вернул свободу действий на жестких условиях гауптштурмфюреру СС Рудольфу Гроне. Вы понимаете, что любой его знак не остался бы без внимания окружающих нас. Я успел бы, пожалуй, застрелить Гроне. Ну, а дальше?.. От нас осталось бы мокрое место.
Через несколько минут старший сержант Касаткин и ефрейтор Цветохин с трофейным пулеметом МГ- 34 направились в разведку, конечной целью которой был хутор Калинич.
Чуть подождав, Черемушкин подал команду следовать за авангардом. Заметив, что Глеб Сабуров, помимо своего положенного груза, осторожно умостил за своей спиной и зачехленную радиостанцию, Коврова мягко, чисто по-женски сказала:
— Глеб! Я очень тронута вашим вниманием, но и сама бы справилась…
— Что вы, товарищ лейтенант! Ночной переход — очень трудный марш. Вас беречь надо — и как радистку, и как женщину… Кто мы, мужики, без вас женщин? Сироты…
Младший сержант Сергей Антонов, тряхнув в темноте гривой светлых волос, смешно прыснул:
— Может, и меня, старик, на шею устроишь? Ну, скажем, вместо талисмана, а?
— Не связывайся ты с ним, Сережа, — вздохнул Давид Юрский. — Бойся сиротинку, у которой семь нянек.
Сабуров, положив автомат на землю, вдруг неожиданно для всех шагнул к Антонову. Перехватил обеими руками его торс, мощным жимом со всем, что было на нем приподнял и усадил на толстую сосновую ветвь, свисавшую в полутора метрах от земли. Широкоплечий, коренастый, с шеей борца атлет, вдруг приглушенно, заразительно рассмеялся, что случалось с ним крайне редко.
— Тихо! — заметил Черемушкин. — В ночной тишине, в лесу, ой как далеко разносится любой звук!
— Не переживай, Глебушка, — коснувшись пальцами крутого затылка Сабурова, мягко произнесла Коврова, — ребятишки и есть детишки — что с них возьмешь.
— Эх, доля моя доля! Доля мужицкая, — в тон ей произнес разведчик.
— Батя! Не забудь, умоляю, сними ребенка, — словно захныкал Антонов.
— Конец театру! Тронули, — произнес Черемушкин. — Всем внимательно следить за сигналами впереди идущих.
Основное ядро разведгруппы, ожидая условного сигнала стало медленно сближаться с хутором Калиничем. Как бы отстали, остались позади несметные комариные полчища. Стайка летучих мышей едва не врезалась в середину цепочки настороженно двигающихся людей. Обоняние уже ловило густеющие запахи скотного двора, когда резкий, неприятный крик лесной выпи разнесся по ночному лесу. Это был ожидаемый сигнал, который говорил: «Все в порядке, хутор пуст».
Из кустарника вынырнула массивная фигура старшего сержанта Касаткина.
— Осмотрели весь хутор?
— Да, командир. В пределах времени. Калинич удобен для кратковременного ночного отдыха и обороны. Немцы в нем появлялись не раз, и им в голову не придет, что советская разведгруппа может остановиться здесь на ночлег.
— Цветохин, а вы что заметили?
— В стене хозяйственной постройки, обращенной к дороге, работа эта, видимо, немецкая, пробита брешь для стрельбы лежа. Отличное место для засады.
— Понятно. Ну, а если все-таки немцам вздумается занять хутор?
— Лесной стороной вправо отойдем к безымянной высоте. Затем пересечем лесную дорогу Станичка — Калинич, сосредоточимся у шоссе Станичка — Кобылино и…
— Ты прав, Михаил. Мне кажется, что это самый удобный путь улизнуть от крепких эсэсовских объятий. Спасибо, сержант. Распорядись насчет боевого охранения. О длительности смен люди договорятся между собой сами.
— Товарищ капитан, — хитровато улыбаясь, обратился к Черемушкину младший сержант Антонов, — совершенно случайно под кучкой сухого навоза обнаружил широкий лаз в погреб. Разрешите осмотреть сие место. А вдруг оттуда человеческим духом потянет…
Разведчики вдруг все как один, в том числе Черемушкин и Коврова, поняв устремления Антонова, заулыбались.
Но погреб оказался обследованным кем-то раньше: разведчик подал из него наверх лишь две трехлитровые стеклянные банки с вишневым засахарившимся вареньем.
— Косточки не разбрасывать, — предупредил командир.
— Из этого мы приготовим горячий ароматный напиток, — приняла решение Коврова. — Каждому должно хватить по фляге.
— Товарищ капитан, разрешите разговеться за сутки? — спросили в один голос сержант Игорь Мудрый и Давид Юрский, показывая на кончики сигарет.
— Благословляю, но знать меру. Ни единой пылинки и огонька!..
— Евгений Алексеевич… Пока перекур и прочее, приглашаю вас лично во двор на свежий воздух, на хвылыночку…
Вышли и остались одни. Над ними, как бы вдавливая их в землю, висело черное вязкое небо. Луна, бродившая по своей орбите, должна была появиться на юго-западе лишь в полночь. Стало совсем мрачно и тихо. Только через длинные промежутки времени жутковато вскрикивал филин. Изредка бормотала о чем-то какая-то ночная птица. И от всего этого беспокойство и тревога безотчетно вселялись в сердце Ковровой. Весь день после встречи с гауптштурмфюрером СС Гроне и отвратительно неприятным спутником по повозке роттенфюрером она страдала не от перенесенных физических перегрузок, а от какого-то навязчивого, редко посещавшего ее предчувствия неблагополучного завершения порученной разведгруппе операции. Но не об этом, оставшись наедине, хотелось говорить с любимым человеком. А иначе не получалось.
— Прости, Наталка. Я так и не спросил тебя, как ты пережила соседство с рыжим роттенфюрером.
Она усмехнулась:
— Эсэсовец себя чувствовал, видимо, довольно гадко. Так от него несло!.. А тут еще страшная духота. Только встреча с гауптштурмфюрером Гроне принесла избавление. Сосед мой вдруг ожил, напрягся, прислушался. Женька! Ну и врезала же я ему от всей души за муки мои! И испугалась: вдруг завопит благим матом. Перевернулась на левый бок к чучелу — и ствол «парабеллума» ему под левую лопатку… Хрюкнул и засопел по-прежнему.
Черемушкин не отозвался на юмористическое повествование. Рука его прошла по мягким льняным волосам Натальи, дрогнула, и он нежно прижал ее голову к своей груди.
— Один из тяжких дней. Но он прошел. Еще сутки, двое, а на третью ночь, если ничто не помешает, вызываем самолет. Задание уже сегодня считаю выполненным. Но не могу, не могу без проверки данных докладывать по начальству. Один неправильный вывод дорого может обойтись не одному подразделению… Думаю, что это мой последний выход.
Она приложила свою горячую ладонь к его губам:
— Не зарекайся. Ты из племени, которые не держат своего слова. Вновь тебя потянет… Ты не можешь не ходить по лезвию ножа. Вчера приснился мне жуткий сон. Да, да. Не криви губы. Не улыбайся. Мне кажется, это был вещий сон. Приснилось море. Я стою на пустынном берегу и смотрю в синюю даль. Ты появился откуда-то внезапно и прямо в одежде, не снимая оружия, вошел в воду. И вдруг море взбеленилось: из сине-голубого стало бархатно-черным, покрылось крупными волнами… Тебя накрыла черная ревущая водная хмарь. А потом привиделись огромные черные безобразные грифы с окровавленными клювами…
— Бррр! — потряс плечами Черемушкин. — Впечатляющая картина! Но мы сумеем насолить этим грифам. Вместе с тобой…
Она обняла своего единственного и прижалась к нему всем телом, передавшим ему волну трепетного движения мышц… Сердце Евгения забилось неровно, резкими толчками…
Потом она еле слышно прошептала: «Иди же. Тебя ждут твои солдаты».
Черемушкин медленно вращал ручку настройки радиостанции, прослушивая эфир. Но ничто путного, кроме пустых, ничего не значащих немецких фраз, не услышал. Насыщенность была очень низкой. Он
