Несмотря на все попытки Джорджианы проявить деликатность, муж ее услышал.
— Я очень надеюсь, что платье Пэйтон красивее, учитывая, сколько я за него заплатил, — проревел он.
Пэйтон смущенно одернула пышные рукава своего вечернего платья из белого атласа. Ей страстно хотелось также одернуть корсет, который неудобно впивался в бедра, но она не решилась сделать этого при братьях, находящихся в комнате. Поддразнивания, которые обрушились бы на нее, узнай они, что она в корсете, были бы беспощадны. И Пэйтон знала, что они почувствовали бы себя обязанными поделиться этой информацией с каждым, кого встретят сегодня за ужином. Пэйтон никогда раньше не надевала корсет, не говоря уж о гребнях для волос, серьгах и даже духах. Она не могла не изумляться своему собственному преображению. В действительности, появление невестки в их семье не принесло вреда, как должно было быть по заверениям Хадсона и Рэли. Невестки, как обнаружила Пэйтон, разбираются во множестве разных вещей и совсем не против поделиться этим знанием.
Например, сведениями по поводу платья мисс Уитби. Пэйтон даже надеяться не могла, что какой-то из ее братьев будет достаточно наблюдателен, чтобы справиться с этим. Рэли мог бы правильно уловить цвет, а Хадсон мог бы сказать что-то по поводу размера и формы груди мисс Уитби, но на этом всё. Какими полезными могут быть женщины! Прожив всю свою жизнь почти исключительно в компании мужчин, Пэйтон была весьма изумлена этим открытием.
— То есть она во всеоружии? — Пэйтон нахмурилась своему отражению в зеркале над бюро. — Что у нее на мачте?
— Под этим, я полагаю, ты имеешь в виду, какая у мисс Уитби прическа? — Джорджиана покачала головой. — Что ж, я скажу тебе. Распущенные волосы.
— Мисс Уитби, мисс Уитби, — прогремел Росс. — Я должен слушать о чертовой мисс Уитби до конца моей жизни? Кто-нибудь собирается завязать мне проклятый галстук?
Джорджиана заправила последний завиток Пэйтон под черепаший гребень.
— Право же, Росс, — мягко произнесла она. — Тебе обязательно так сквернословить?
— Да, Росс, — сказала Пэйтон, стремясь следовать благовоспитанному примеру своей невестки, — Заткни свой чертов рот.
Хадсон, который в это время как раз делал глоток из своего бокала с бренди, разбрызгал содержимое по всей комнате, позабавленный возмущенным заявлением Пэйтон. Несколько капель янтарного напитка приземлились на рукаве нового вечернего пиджака Рэли. С проклятиями еще более красочными, чем у Пэйтон, тот вскочил, и двое мужчин тут же начали драться, в то время как Росс продолжал громко требовать, чтобы его жена — или сестра, неважно, лишь бы сделали — повязала его галстук. Джорджиана начала в тысячный раз настаивать, чтобы Диксоны наняли слугу, в то время как Пэйтон, чтобы отплатить Рэли за его передразнивания, кинулась ему на спину и потянулась рукой к его шее, чтобы испортить галстук, который она так тщательно повязала всего полчаса назад.
Рэли зарычал и поднял руки, чтобы схватить ее за запястья. Слишком поздно Пэйтон осознала, что сначала надо было подумать, а потом действовать — принцип, о котором ей постоянно напоминала невестка. Борьба с братьями в ее теперешнем облачении несколько отличалась от борьбы с ними в бриджах. Когда она уцепилась за спину Рэли своими коленями, зная, что он сделает все возможное, чтобы сбросить ее, пластинки тугого корсета Пэйтон впились ей в ребра и бедра; тугая шнуровка ограничивала ее движения гораздо больше, чем самые пылкие объятия — не то чтобы Пэйтон знала что-то об объятиях, страстных или нет. Тонкокостная и будучи вполовину легче своих братьев, Пэйтон всегда в большей степени полагалась на свою гибкость, чтобы выпутаться из любой переделки, которую они для нее задумывали. Однако сейчас железная хватка ее корсета сделала невозможной такую изворотливость.
Ее невестка, должно быть, поняла это, поскольку позади себя Пэйтон услышала, как Джорджиана неистово закричала:
— Рэли! Поставь ее на ноги. Это не смешно. Кто-то может пострадать. Опусти ее, Рэли!
— Я опущу ее, — сказал Рэйли, — головой в уборную.
Затем с дьявольским смехом Рэли сделал движение, изображая, как перекинет ее через голову.
Пэйтон отказывалась умолять. В конце концов, она — Диксон. Кусаться, царапаться, просить о снисхождении было ниже достоинства Диксонов, как и пинки ногой в интимные места одного из противников, что, как довольно давно усвоила Пэйтон, гарантировало ей освобождение из захвата любого мужчины, но пробуждало в нем самую беспощадную ярость. Ей оставалось только надеяться, что из того факта, что она до сих пор не вырвалась, Рэли поймет: сестра не в своей обычной прекрасной бойцовской форме. Закрыв глаза, Пэйтон без слов проклинала тот день, когда позволила невестке уговорить себя надеть корсет и смирилась с тем, что придется свалиться бесформенной кучей на твердый паркетный пол…
Пока большая сильная рука не обхватила ее сзади за талию. О, хорошо, подумала Пэйтон. Это Росс. Слава Богу, один из ее братьев все-таки заметил, что она попала в затруднительное положение, даже если заметил он это только благодаря жене.
Но когда мужчина, держащий ее за талию заговорил, Пэйтон поняла, что это был вовсе не Росс.
— Сколько раз я должен предупреждать тебя, Рэли? — спросил Коннор Дрейк своим глубоким рокочущим голосом. — Руки прочь от своей крошки-сестренки.
— Ага, крошка, вашу мать! — заявил Рэли, продолжая держать запястья Пэйтон в железных тисках. — Должен тебе сообщить, что это она напала на меня.
— Как бы то ни было, ты отпустишь ее.
— С чего бы это? — сварливо произнес Рэли. — Она…
— С того, — ответил Дрейк, — что я так сказал.
Пэйтон не могла видеть, что Дрейк сделал своей свободной рукой, но что бы это ни было, оно заставило Рэли вскрикнуть от боли. Внезапно ее запястья оказались свободны. В следующее мгновение она ощутила, что ее поднимают со спины брата при помощи одной руки, обвившейся вокруг ее талии. Эта рука прижала ее к телу своего владельца. Очень твердому, большому и мускулистому телу. Телу, которое Пэйтон за последние несколько лет очень хорошо изучила — к сожалению, только посредством наблюдения. Ощущение этого тела сейчас, прижатого к ее, — даже если это всего на секунду или две и через многочисленные слои юбок и пластинки китового уса — заставило Пэйтон почувствовать себя так, будто Рэли преуспел в своем жестоком намерении, и ее качает от столкновения головы с полом.
На самом же деле ее голову заставило кружиться столкновение с телом Коннора Дрейка.
— Теперь ты, — услышала она голос Дрейка, его теплое дыхание щекотало ей ухо. — Я думал, что предупреждал тебя, чтобы ты ввязывалась только в те драки, в которых ты можешь выиграть — с людьми твоего размера.
Как только ее ноги коснулись паркета, Пэйтон почувствовала, как Дрейк убрал свою руку. Нет, подумала она с сожалением таким же острым, как реальная физическая боль.
Но она не могла, хоть убей, придумать способ, как бы заставить его оставить руку на месте. Мисс Уитби, конечно, упала бы в обморок или выкинула еще какой-нибудь трюк, чтобы остаться в его руках. Но Пэйтон никогда в жизни не падала в обморок и не имела ни малейшего понятия о том, как его изобразить.
Так что у нее не было иного выбора, кроме как повернуться к своему спасителю и сказать так язвительно, как могла:
— Спасибо за вашу помощь, но могу заверить, в этом не было необходимости. Ситуация была полностью под моим контролем.
Или, по крайней мере, она думала, что так сказала. Когда она подняла голову, чтобы взглянуть Дрейку в глаза — а чтобы это сделать, ей пришлось задрать подбородок довольно высоко, поскольку он был необычайно высок, даже выше ее братьев, а ведь они считались гигантами в некоторых далеких странах, где побывали — все здравые мысли улетучились, и она могла только таращиться на него.
Небрежно прислонившись к одному из столбиков кровати, Дрейк скрестил руки на груди и смотрел на нее сверху вниз своими очень яркими голубыми глазами, с улыбкой, играющей в уголках широкого, выразительного рта. Он выглядел просто потрясающе в новом черном вечернем камзоле, который уж слишком хорошо, по мнению Пэйтон, облегал его широкие плечи. В дополнение к камзолу на нем были жилет из белого атласа и пара бриджей, которые, когда она опустила на них свой взгляд, поразили ее тем, что были, довольно тесноватыми спереди (до такой степени, что приводили в совершеннейшее смятение
